Особенно,... 
97 
– Яйца?
Изможденный человек попытался шикнуть на нее, но она пронзительно завизжала:
– Яйца!
Это слово ударной волной разлеталось во все стороны, сотрясая полуденное безмолвие.
– Яйца!
Из канав вылезали безрукие сироты.
– Яйца!
По мостовой стучали клюками старухи.
– Яйца!
В бездверных дверных проемах появлялись мужчины с ввалившимися от голода глазами.
– Яйца!
Статую окружило зловещее сборище. Госпожа Хохлатка попыталась разрядить обстановку:
– Что вы, что вы, не нужно…
Толпа заволновалась – на госпожу Хохлатку налетел ураган гула, ропота и жадно протянутых рук и унес ее корзину прочь. Толпа взревела. Госпожа Хохлатка в ужасе закудахтала, видя, как ее яйца катятся во все стороны и превращаются в размазанное по земле месиво из скорлупы, желтка и белка. Госпожа Хохлатка захлопала крыльями и поднялась над толпой – она не летала с тех пор, как была желторотым цыпленком, и ей удалось продержаться в воздухе лишь считаные секунды. Единственным местом поблизости, которое могло бы сойти за насест, оказались похожие на велосипедный руль усы любимого главнокомандующего. Толпа наблюдала за ней, охваченная благоговейным страхом.
– Она взлетела! Эта дама взлетела!
Лишь немногие еще дрались за ошметки раздавленных яиц. Остальные глазели на госпожу Хохлатку. Какой-то малыш первым произнес это вслух:
– Никакая она не дама!
– Я безусловно дама! – негодующе возразила госпожа Хохлатка.– Мой отец был королем курятника!
– Дамы не летают! Это курица!
– Я – дама!
И вдруг – слово охватило голодный город, как греческий огонь охватывает колючие кустарники Коринфа. Не «дама», не «курица», а:
– Курятина! Курятина! Курятина!
***
Госпожа Сасаки наливает суп мисо из кастрюльки в стоящую передо мной глубокую лакированную тарелку. Рыба-коиваси и кубики тофу. Андзю любила коиваси – наша бабушка всегда подавала ее именно так. Паста из соевых бобов кружится на дне тарелки, словно оседает взбаламученный ил. Желтый маринованный дайкон, рисовые шарики с лососем, завернутые в листья водорослей. Настоящая домашняя еда. У себя в капсуле я живу на тостах и йогурте, да и то если встану пораньше, такие же вещи готовить слишком хлопотно. Я знаю, что должен бы умирать от голода, но мой аппетит все еще не проснулся. Я ем, чтобы не огорчить госпожу Сасаки. Когда бабушкин пес Цезарь умирал, он ел, чтобы просто не огорчать ее.
– Госпожа Сасаки, я могу вас спросить?
– Догадываюсь, что тебе интересно.
– Где я?
Она передает мне тарелку.
– Ты не спросил у Бунтаро?
– Вчера я не мог собраться с мыслями. Совсем.
– Что ж, ты в доме моей сестры и зятя.
– Они – та пара на фото в ракушечной рамке, что висит над факсом?
– Да. Я сама сделала этот снимок.
– А где они сейчас?
– В Германии. Ее книги там очень популярны, поэтому издатель устроил ей литературное турне. Ее муж изучает европейские языки, так что, пока она исполняет свой писательский долг, он роется в университетских библиотеках.
Я прихлебываю суп.
– Это здорово. Так она писатель? Это она работает на чердаке?
– Ей больше нравится, когда ее называют «рассказчицей». А я все думала, сумеешь ли ты найти кабинет.
– Но ведь это ничего, что я туда забрался? Я, э-э, даже начал читать рассказы, которые нашел на столе.
– Не думаю, что моя сестра стала бы возражать. Непрочитанные рассказы – не рассказы.
– Ваша сестра, наверное, особенный человек.
– Доешь-ка рисовые шарики. Почему ты так считаешь?
– Из-за этого дома. Мы в Токио, но кажется, что вокруг лес Кофунского периода[104]. Ни телефонов, ни телевизора, ни компьютера.
Когда госпожа Сасаки улыбается, ее губы складываются бантиком.
– Я обязательно ей передам. Ей это понравится. Моей сестре не нужен телефон – видишь ли, она глухая от рождения. А мой зять считает, что этому миру нужно меньше коммуникации, а не больше.
Госпожа Сасаки берет апельсин, режет кружочками на деревянной доске и выжимает сок для приправы. Садится за стол.
– Миякэ-кун, я думаю, тебе не стоит возвращаться в Уэно. У нас нет доказательств того, что те люди или их сообщники хотят тебя найти, но у нас нет и доказательств того, что они этого не хотят. Мне кажется, что рисковать нельзя. Ведь в пятницу они знали, где тебя найти. На всякий случай я позаботилась, чтобы твое личное дело в Уэно затерялось. Думаю, тебе надо тихо посидеть здесь до конца недели. Если кто-нибудь будет расспрашивать про тебя в «Падающей звезде», Бунтаро скажет, что ты уехал из города. Если нет – на горизонте чисто.
97 
