Особенно,... 
98 
Это разумно.
– Я согласен.
– О будущем побеспокоишься через неделю.– Госпожа Сасаки разливает чай.– А пока – отдыхай. В жизни мы не столько преодолеваем трудности, сколько переживаем их.
Зеленый чай с ячменными зернами.
– Почему вы с Бунтаро мне помогаете?
– «Кому» значит больше, чем «почему». Ешь.
– Я не понимаю.
– Неважно, Эйдзи.
В тот же день, позднее. Звонок в дверь, и сердце снова уходит в пятки. Откладываю рукопись. Если это не Бунтаро и не госпожа Сасаки, то кто? Я сижу в кабинете на чердаке, но все равно слышу, как поворачивается ключ в замке парадной двери. Я уже привык к тишине, наполняющей этот дом, и уже различаю, что мне кажется, а что нет. Вот распахивается дверь, шаги в коридоре. Книги замерли, прислушиваясь вместе со мной.
– Миякэ! Расслабься! Это Юдзу Даймон! Выходи, выходи, хватит прятаться! Мне дал ключ твой домовладелец.
Мы сталкиваемся на лестнице.
– Выглядишь лучше, чем в прошлый раз,– замечаю я.
– Большинство жертв дорожных происшествий выглядит лучше, чем я выглядел в прошлую пятницу,– отвечает он.– А вот ты выглядишь хуже. Ух ты! Это они так тебе глаз разукрасили? – На его футболке надпись: «Все мы смертны».– Я пришел извиниться перед тобой. Я даже подумал, что должен отрезать себе мизинец.
– Что бы я стал делать с твоим мизинцем?
– Да что угодно. Заспиртовал бы его и держал в шкатулке с эмалью: идеальная штука, чтобы ковырять в носу в изысканном обществе. А какой предмет для разговора: «Знаете, когда-то он принадлежал знаменитому Юдзу Даймону».
– Спасибо, но уж лучше я буду ковырять собственным пальцем. И потом,– я неопределенно машу рукой,– я ведь сам решил вернуться, ты тут ни при чем.
– Да, кстати, вот тебе десять пачек сигарет, чтобы ты смог перекантоваться,– говорит он. Я понимаю, что он до сих пор в сомнениях насчет того, хочу я его убить или нет.– Если бы я отрубал себе палец всякий раз, когда приходилось извиняться, сейчас от моей руки осталась бы одна лопатка. «Мальборо». Я вспомнил, что ты курил «Мальборо» в бильярдном зале в тот великий вечер. А твой домовладелец подумал, что тебе понравится, если твоя гитара составит тебе компанию, так что я захватил ее с собой.
– Она внизу, в коридоре. Ну, как ты?
Как я? Странно, но я не сержусь.
– Спасибо,– говорю я.
– Он пожимает плечами.
– Ну, учитывая…
Я пожимаю плечами.
– Пойдем покурим в саду.
Как только я начинаю свой рассказ – с того момента, как затолкал его в такси,– я не могу остановиться до самого конца,– когда Бунтаро затолкал меня в свою машину. Не помню, чтобы я когда-нибудь так много говорил. Даймон не перебивает, только зажигает нам сигареты и достает пиво из холодильника. Я рассказываю ему даже про своего отца и зачем я вообще приехал в Токио. Когда я наконец заканчиваю, солнце уже село.
– Что меня удивляет,– говорю я,– так это отсутствие шума в прессе. Как могут сорок человек погибнуть – и не тихой смертью, заметь, а со взрывами и пальбой, как в боевиках,– и чтобы об этом даже не сообщили?
Пчелы зависли над лавандой.
– Разборки Якудзы выставляют полицейских идиотами, а политиканов – подхалимами. Что, как всем известно, чистая правда. Но если признать это публично, у токийских избирателей может возникнуть вопрос, зачем они вообще платят налоги. Так что телевидение к таким вещам и близко не подпускают.
– А газеты?
– Журналистам скармливают сообщения о битвах, которые уже выиграны или проиграны высоко в верхах. Настоящие, чувствующие материал журналисты – в черном списке, их не пускают на пресс-конференции, поэтому газеты не могут держать их в штате. Правда, ловко?
– Тогда зачем вообще нужны новости?
– Людям нужны книги комиксов и волшебные сказки. Смотри, стрекоза! В старину поэты-монахи определяли неделю и месяц по цвету и блеску стрекозьих – как их там? – фюзеляжей.– Он поигрывает зажигалкой. – Ты рассказал своему домовладельцу об этом без купюр?
– Постарался смягчить жестокость. И не стал упоминать об угрозах убить его жену, раз человек, который хотел это сделать… мертв. Не знаю, что уместно было рассказать, а от чего его начнут мучить кошмары.
Даймон кивает.
– Бывает, что нет совершенно правильного решения, и все, что можно сделать,– это выбрать наименее неправильное. А тебе это снится?
– Я не очень много сплю.– Я открываю банку пива.– Что ты думаешь делать?
– Папаша считает, что мне нужно на время исчезнуть, и это единственное, в чем я с ним согласен. Утром улетаю обратно в Штаты. С женой.
98 
