— Да, я знаю, тебе хотелось бы, чтобы я был похож на тебя, я имею в виду — чтобы я был привлекательным. Но вот беда, в тебя я пошел только характером, а должно было быть наоборот, — ну да, конечно же, если бы я унаследовал твою внешность и характер отца, — ну, по крайней мере, его неизменную силу, это было бы лучше, правда? — И он настаивал на этом, и настаивал упорно, как делал это всегда, когда пытался объяснить матери что-то такое, что она сознательно отказывалась понимать.
Молли несколько дней переживала из-за этого, она даже позвонила Анне:
— Ну не ужасно ли это, Анна? Кто бы мог подумать? Ты думаешь о чем-то многие годы, и как-то с этим сживаешься, а потом, внезапно, тебе что-то говорят, и ты понимаешь, что не ты одна об этом думала?
— Но ты ведь, конечно, не хотела бы, чтобы он был таким, как Ричард?
— Нет, но Томми прав насчет неизменной силы. А как он к этому подошел: вот беда, в тебя я пошел характером, так он сказал.
Томми ел клубнику, ягоду за ягодой, пока не осталось ни одной. Он ничего не говорил, молчали и они. Все трое сидели и смотрели, как он ест, как будто он усилием своей воли заставил их так сидеть и на него смотреть. Ел Томми аккуратно и не спеша. В процессе поглощения пищи его рот двигался так же, как в процессе говорения, каждое слово — по отдельности, каждую ягодку — целиком и по отдельности. И он упрямо хмурился, сведя к переносице темные брови, как мальчишка, склонившийся над тетрадкой с домашним заданием. Он даже совершал губами некие маленькие предварительные движения, прежде чем отправить очередную порцию в рот, как, бывает, делают старики. Или как слепые, подумала Анна, узнав это движение; однажды в поезде она сидела напротив слепого. Так же работал и его рот, довольно пухлый, и под контролем, мягкие, поглощенные своей работой, слегка надутые губы. Да и глаза у слепого были такие же, как и у Томми, даже когда он на кого-нибудь смотрел: взгляд, словно направленный внутрь самого себя. Хотя, конечно, тот человек был слепым. Анне вдруг стало как-то не по себе, как и в тот раз, когда она сидела напротив слепого и смотрела в его невидящие глаза, которые, казалось, были затуманены самоанализом. И она видела, что Ричард и Молли чувствуют то же самое; они хмурились и совершали какие-то мелкие беспокойные движения.
«Он всех нас пытается запугать, — подумала Анна, встревоженно, — он всех нас пытается ужасно запугать». И снова она представила себе, как Томми стоял за дверью и слушал, возможно долго; теперь она уже была в этом убеждена, хотя, может, это было и несправедливо, и она испытывала неприязнь к этому мальчику, который, ради собственного удовольствия, заставлял их сидеть и просто ждать.
Анна уже буквально понуждала себя преодолеть этот необычайной силы и очевидный запрет, исходящий от Томми, и наконец сказать что-нибудь, нарушить молчание, когда он отставил тарелку, аккуратно положив поперек нее ложку, и спокойно произнес:
— Вы трое снова обсуждали меня.
— Конечно нет, — сказал Ричард горячо и убежденно.
— Конечно обсуждали, — сказала Молли.
Томми удостоил улыбкой, исполненной терпения, их обоих и продолжил, обращаясь к отцу:
— Ты пришел поговорить о работе в одной из твоих компаний. Как ты и просил, я обдумал это предложение. Думаю, я его отклоню, если ты не возражаешь.
— Ох, Томми, — сказала Молли, в отчаянии.
— Ты, мама, непоследовательна, — сказал Томми, глядя в ее сторону, но не на нее. У него была манера смотреть в чью-либо сторону, сохраняя при этом такое выражение лица, словно он продолжал смотреть в самого себя. Выражение его лица было тяжеловесным, почти тупым, отягощенным постоянным усилием воздать каждому то, что ему причитается. — Ты же знаешь, что это не вопрос выхода на работу, правда? Ведь это означает, что я и жить буду должен, как они.
Ричард сделал резкое движение и шумно втянул в себя воздух, но Томми продолжал:
— И это никакая не критика, папа.
— Если это не критика, то что это? — поинтересовался Ричард, недобро усмехаясь.
— Не критика, а просто оценочное суждение, — сказала Молли, торжествуя.
— Ну вас к черту, — сказал Ричард.
Томми, не обращая на них никакого внимания, продолжал говорить, обращаясь к той части комнаты, где сидела его мать.
— Дело в том, что к добру ли, не к добру ли, но ты научила меня верить в определенные вещи, а теперь ты говоришь, что я могу взять и пойти работать к Портманам. Почему?