ФАНТАСТИКА

ДЕТЕКТИВЫ И БОЕВИКИ

ПРОЗА

ЛЮБОВНЫЕ РОМАНЫ

ПРИКЛЮЧЕНИЯ

ДЕТСКИЕ КНИГИ

ПОЭЗИЯ, ДРАМАТУРГИЯ

НАУКА, ОБРАЗОВАНИЕ

ДОКУМЕНТАЛЬНОЕ

СПРАВОЧНИКИ

ЮМОР

ДОМ, СЕМЬЯ

РЕЛИГИЯ

ДЕЛОВАЯ ЛИТЕРАТУРА

Последние отзывы

Невеста по завещанию

Очень понравилось, адекватные герои читается легко приятный юмор и диалоги героев без приторности >>>>>

Все по-честному

Отличная книга! Стиль написания лёгкий, необычный, юморной. История понравилась, но, соглашусь, что героиня слишком... >>>>>

Остров ведьм

Не супер, на один раз, 4 >>>>>

Побудь со мной

Так себе. Было увлекательно читать пока герой восстанавливался, потом, когда подключились чувства, самокопание,... >>>>>

Последний разбойник

Не самый лучший роман >>>>>




  325  

— Я бы впустую отсидела все сеансы у ведунов и знахарей, если бы я так и не усвоила, что мне плохо не с кем-то, мне плохо с самой собой.

— Оставим знахарей в покое, — сказал он, кладя руку мне на плечо. Он улыбался, он за меня переживал. В эти минуты он полностью присутствовал, он был самим собой, хорошим человеком. И все же за его лицом я уже различала черную силу; она возвращалась в его глаза. Он с собой бился. Я распознала в этой его битве ту битву, которую я вела во сне, когда не давала ходу чуждым личностям, стремившимся осуществить вторжение в меня. Его битва оказалась столь тяжелой, что он замер, сидел с закрытыми глазами, на его лбу проступил пот. Я положила свою руку на его руку, он ухватился за нее, он повторял:

— Анна, все о'кей. О'кей. О'кей. Не беспокойся. Верь мне.

Так мы, схватившись за руки, сидели на кровати, неподвижно. Потом он отер пот со лба, поцеловал меня, сказал:

— Поставь пластинку, что-нибудь из джаза.

Я завела что-то из раннего Армстронга. Я села на пол. Большая комната была как целый мир, с ее рассаженным по клеткам, мерцающим огнем, с ее тенями. Савл лежал на кровати, он слушал джаз, и, судя по выражению его лица, он был спокоен и абсолютно всем доволен.

Я не могла «вспомнить» больную Анну, в те минуты я даже не могла себе ее представить. Я знала, что она скрывается в каком-то флигеле моего дома, она ждет, когда же ее снова призовут нажатием на потайную кнопку, когда ей будет можно к нам прийти — не более того. Молчали мы очень долго. Мне было интересно: когда мы наконец заговорим, кем будут эти двое? Я думала, что если б в этой комнате шла запись на магнитофонную пленку всех наших бесконечных разговоров, которые нередко продолжались по нескольку часов подряд, всех разговоров, битв, споров и болезни, то это оказалось бы записью сотен голосов разных людей, разбросанных по всему свету, людей кричащих, говорящих, плачущих, скорбящих, вопрошающих. Я размышляла, кто же начнет кричать из меня, когда я заговорю, а, между тем, я уже говорила:

— Я тут подумала.

Это уже превратилось у нас в шутку, мы сразу же смеемся, стоит одному из нас сказать: «Я тут подумала» или «Я тут подумал». Он рассмеялся и сказал:

— Итак, ты тут подумала.

— Если человека может захватить личность, чужая, не его, то почему все люди — я говорю о широких массах — не могут оказаться захваченными чуждыми им личностями?

Он лежал, шевеля губами в ритме звучавшего джаза, перебирая струны воображаемой гитары. Он не ответил, только состроил гримасу, говорившую: я тебя слушаю внимательно.

— Дело в том, товарищ… — я остановилась, услышав, как я произнесла это слово, именно так, как все мы его теперь произносим — с ироничной ностальгией. Я подумала, что эта ирония — сестра родная глумливому голосу киномеханика, одно из проявлений неверия и разрушения.

Откладывая в сторону свою воображаемую гитару, Савл сказал:

— Что же, товарищ, если вы говорите, что массы, как гриппом, заражаются чужими чувствами, тогда, товарищ, я в восторге от ваших слов, потому что вы, невзирая ни на что, крепко придерживаетесь своих социалистических взглядов.

Слова «товарищ» и «массы» были произнесены им иронично, потом к этому добавилась немалая доля горечи:

— Итак, все, что нам, товарищ, надо сделать, так это все обустроить так, чтоб массы, подобно множеству пустых контейнеров, наполнились добрыми полезными чистыми светлыми мирными чувствами, подобно нам, товарищ, с вами.

В этой маленькой речи он глубоко зашел в воды иронии, его голос еще не совсем стал голосом киномеханика, но к тому все шло.

Я обронила:

— Такого рода вещи обычно говорю я, я выдаю подобные пародии, ты же обычно к этому не склонен.

— По мере протекания распада во мне стопроцентного революционера, я замечаю, что я начинаю впадать в те состояния, которые мне ненавистны. Все потому, что я никогда не готовил себя к зрелости. Всю свою жизнь, до недавних пор, я подготавливал себя к моменту, когда мне скажут: «бери ружье»; или — «руководи колхозом»; или — «организуй пикет». Я всегда считал, что едва ли доживу до тридцати.

— Все молодые люди думают, что к тридцати годам они уже умрут. Компромисс старения для них невыносим. И кто я такая, чтобы позволить себе утверждать, что они в этом неправы?

— Я не все люди. Я — Савл Грин. Немудрено, что мне пришлось уехать из Америки. Там не осталось никого, кто говорил бы на одном языке со мной. Что случилось со всеми этими людьми — когда-то я знал многих, очень многих. И каждый из нас собирался изменить мир. Теперь я езжу по стране, ищу старых друзей, они теперь женаты, процветают, и — ведут наедине с собою пьяные задушевные беседы, потому что американские ценности смердят.

  325