35 
— Хорошо. Я правильно понимаю, что о товарищах ты говорить не хочешь?
— Во Франции и в Италии интеллектуалы денно и нощно обсуждают Двадцатый съезд и Венгрию, уроки и перспективы, ошибки и выводы.
— В таком случае, поскольку у нас — все то же самое, хотя, слава Богу, многие уже от этих разговоров заскучали, я эту тему предлагаю опустить.
— Хорошо.
— Но, думаю, о трех товарищах я все же расскажу, — ну так, совсем немного, — поспешно добавила Анна, заметив, как Молли скривилась. — О трех доблестных сынах рабочего класса и профсоюзного движения.
— И кто они?
— Том Уинтерс, Лен Колоун, Боб Фаулер.
— Конечно, я их знаю, — быстро проговорила Молли. Она всегда всех знала. — Ну и?
— Совсем незадолго перед съездом, когда в наших кругах происходило всякое брожение, все обсуждали то один заговор, то другой, то Югославию, то что-нибудь еще, я встретилась с ними, чтобы обсудить то, что они, естественно, называли культурными вопросами. Снисходительно. В то время я и мне подобные немало своего времени отдавали внутрипартийной борьбе, — как же наивны мы были, пытаясь всех убедить, что было бы намного лучше признать, а не отрицать то, что в России дела пошли совсем нехорошо. Так вот. Неожиданно я получила письма от всех троих, — написали они их, разумеется, не сговариваясь, и ни один не знал, что то же самое сделали и двое других. Письма эти были выдержаны в очень жестком духе. Мол, любые слухи о том, что в Москве творятся или же раньше творились грязные делишки, а товарищ Сталин хотя бы однажды совершил неверный шаг, распространяются врагами рабочего класса.
Молли засмеялась, но только из вежливости; за этот нерв задевали слишком часто.
— Нет, дело не в этом. Дело в том, что письма оказались взаимозаменяемыми. Если не принимать во внимание почерк.
— Не принимать во внимание почерк — слишком большое допущение.
— Развлечения ради, я перепечатала на машинке все три письма, хотя они и были очень длинными, и разложила их перед собой. Язык, стиль, общий тон — все оказалось идентично. Было совершенно невозможно сказать: это письмо написал Том, а вот это — Лен.
Молли обиженно поинтересовалась:
— И для этого и была заведена тетрадь, или что бы там ни было, то, о чем вы секретничаете с Томми?
— Не для этого, а чтобы кое-что понять. Но я еще не закончила.
— Да-да, хорошо, не стану на тебя давить.
— А потом случился съезд, и почти сразу же я получила еще три письма. И во всех — истеричный тон, самообвинения, самобичевания, чувство вины.
— Ты снова их напечатала?
— Да. И разложила все три письма перед собой. Они все могли быть написаны одним и тем же человеком. Ты разве не понимаешь?
— Нет. А что ты пытаешься доказать?
— Ну, естественно, в голову сразу приходит следующая мысль: а к какому из стереотипов отношусь я сама? Какого анонимного целого являюсь частью я?
— Да? А мне не приходит. — Молли явно подразумевала: «Если тебе захотелось почувствовать себя ничтожеством, — пожалуйста, но не надо клеить этот ярлык на меня».
Разочарованная, поскольку это открытие и все последовавшие за ним размышления как раз и были тем, что ей больше всего хотелось обсудить с Молли, Анна поспешно сказала:
— Ну хорошо. Мне это показалось очень интересным. А больше почти ничего и не было, — случился такой период, который может быть обозначен как время смущения, и кое-кто вышел из партии. Или все вышли из партии, я подразумеваю, те, кому психологически было уже пора это сделать. Потом внезапно, на той же самой неделе, — и, Молли, это было просто невероятно… — Помимо своей воли, Анна снова взывала к чувствам подруги. — На той же самой неделе я получила еще три письма. Очищенные от любых сомнений, жесткие и целеустремленные. Это была неделя, последовавшая за событиями в Венгрии. Иными словами, щелкнули кнутом, и сомневающиеся тут же встали по стойке «смирно». Эти три письма тоже были идентичны, — разумеется, я говорю не о конкретном выборе слов, — сказала Анна нетерпеливо, увидев, как Молли приняла нарочито скептический вид. — Я имею в виду стиль, язык, то, как слова были связаны между собой. А тех промежуточных писем, истерических и самоуничижительных, их вообще могло не быть. Знаешь, я уверена, что Том, Лен и Боб вытеснили из памяти тот факт, что они их вообще писали.
— Но ты сохранила эти письма?
— Ну, я не собираюсь предъявлять их в суде, если ты об этом.
35 
