Особенно,... 
94 
— Моя дорогая Анна, человеческая душа, когда она просто сидит на кухне или, в данном случае, в двуспальной кровати, и так сама по себе довольно сложная штука, и мы практически ничего про нее не понимаем. А ты что, сидишь здесь и переживаешь, что не можешь понять устройства человеческой души, находящейся в центре мировой революции?
И тогда я выкинула из головы эти мысли, и была этому рада, но все равно я чувствовала себя виноватой, оттого что так радуюсь, что не думаю об этом.
Я поехала с Майклом в Берлин. Он пытался найти старых друзей, затерявшихся во время войны, они теперь могли оказаться где угодно.
— Думаю, их нет в живых, — сказал он своим новым голосом, обесцвеченным твердым решением ничего не чувствовать. Со времени Пражских событий у него появился этот новый голос. Восточный Берлин — ужасающее место, безрадостный, серый, разрушенный, но в первую очередь, удручает сама атмосфера: отсутствие свободы разлито в воздухе подобно невидимому смертоносному яду. Вот самый знаменательный эпизод: Майкл случайно столкнулся с людьми, которых он знал до войны. Они встретили его враждебно — так что Майкл, бросившийся было им навстречу, чтобы привлечь их внимание, но увидевший на их лицах враждебность, тут же замкнулся. А все потому, что эти люди знали, что он дружил с повешенными в Праге, во всяком случае с тремя из них. Они оказались предателями, значит, из этого вытекало, что предателем был и Майкл тоже. Он попытался завязать с ними разговор, очень спокойно, очень вежливо. Они напоминали стаю собак или каких-то других животных, которые жались друг к другу, чтобы справиться с собственным страхом, и были готовы все вместе накинуться на чужака. Одна из них, женщина, глаза которой горели злобой, поинтересовалась:
— А что означает, товарищ, ваш дорогой костюм?
Майкл одевается очень плохо, на одежду он не тратит практически ничего. Он сказал:
— Ирена, но это самый дешевый костюм, который только можно найти в Лондоне.
На ее лице тут же появилось выражение напряженной подозрительности, она взглянула на своих товарищей, а потом, снова приободрясь, спросила торжествующим голосом:
— А зачем ты сюда приехал? Разносить эту капиталистическую заразу? Мы видим твои шмотки и знаем, что потребительских товаров у нас здесь нет.
На мгновение Майкл онемел от изумления, а потом сказал, все еще сохраняя ироничный тон, что даже Ленин понимал, что существует вероятность того, что в молодом коммунистическом обществе на начальном этапе будет ощущаться нехватка потребительских товаров. В то время как Англия, «полагаю, это тебе известно, Ирена», это — весьма основательное капиталистическое общество, и оно прекрасно обеспечено всеми потребительскими товарами. Ирена состроила гримасу негодования или, скорее, ненависти. Потом она развернулась на каблуках и пошла прочь, и ее спутники ушли вместе с ней. Майкл произнес всего одну фразу:
— А ведь она была умной женщиной.
Позже, когда он на эту тему шутил, в голосе его звучали усталость и горечь. Например, он сказал:
— Анна, представь, что все эти герои-коммунисты отдали жизнь за то, чтобы создать такое общество, в котором товарищ Ирена может плевать мне в лицо за то, что мой костюм немного лучше костюма ее мужа.
Сегодня умер Сталин. Мы с Молли сидели на кухне, расстроенные. Я все повторяла и повторяла:
— Мы проявляем непоследовательность, мы должны радоваться. Ведь мы уже в течение нескольких месяцев говорили друг другу, что ему следовало бы умереть.
Молли ответила:
— Ну, я не знаю, Анна, может, он ничего и не знал о тех ужасах, которые там происходили.
Потом она рассмеялась и сказала:
— Подлинная причина нашего расстройства заключается в том, что нам ужасно страшно. Легче иметь дело с тем злом, которое тебе уже знакомо.
— Ну, хуже уже быть не может.
— А почему нет? Мы, мы все, похоже, верим, что станет лучше? А почему должно стать лучше? Иногда мне кажется, что приближается новый ледяной период тирании и террора, а почему бы нет? Кто может не дать этому хода — мы?
Когда позже пришел Майкл, я передала ему слова Молли — о том, что Сталин, может, ничего и не знал; потому что я думала, как странно, что все мы нуждаемся в великом человеке, и мы воссоздаем его снова и снова, вопреки очевидному. Майкл был мрачным, выглядел устало. К моему удивлению, он сказал:
— Что ж, а может, это и вправду так, а? В том-то все и дело: все что угодно и где угодно может оказаться правдой, и никогда нет ни малейших шансов узнать настоящую правду о чем-либо. Все возможно — все настолько безумно, что возможно вообще все что угодно.
94 
