Последние отзывы

  32  

Наконец он произнес:

— Ну, дядя Эдмунд, как дела?

Я молча глядел на него, и он слегка занервничал и отошел от двери, загородившись стулом.

— Ну так что, дядя, каково это — быть сэром Галаадом, святым Эдмундом Исповедником?

— Значит, это был ты, — сказал я.

— Это был я. Везунчик, настоящий везунчик.

— Отто тебе доверял, — тихо произнес я, чувствуя внутри благословенную ярость, священную ярость, смывающую мой стыд. — Он доверял тебе, а ты…

— Хозяин Отто глух и слеп. Он занят другими делами. Что же касается вас, то перед вами я отчитываться не должен. Что мне мешало немного потянуть из вас жилы? Вы так легко попались, дядя Эдмунд! Но нет, это вы должны упрекать меня. Ну же, колите меня, колите, я это заслужил!

Он засмеялся и театральным жестом широко распахнул рубашку, расстегнутую до талии. Я встал, и он отшатнулся, прикрываясь стулом.

— Похоже, ты не понимаешь, что натворил…

Слова душили меня. Я хотел усеять его тело пиявками и скорпионами, хотел заставить его лебезить и хныкать.

Он запрыгал передо мной, точно веселое ласковое дитя.

— Нет, понимаю, понимаю! Как там сказано в Евангелии? «А кто соблазнит одного из малых сих, верующих в Меня, тому лучше было бы, если бы повесили ему мельничный жернов на шею и потопили его во глубине морской».^[28] Это про меня, про меня! — Цитата прозвучала в его устах легко и радостно. — Но что же еще сказано в Евангелии, милый дядя? «Кто из вас без греха, первый брось на нее камень».^[29]

Он весело танцевал за своим стулом, потихоньку продвигаясь к окну.

— Уходи из этого дома, — велел я. По крайней мере, это я могу вынудить его сделать. — Да как у тебя наглости хватает оставаться здесь после…

— Дядя, дядя, никаких грубых слов — помните, мы в будуаре дамы!

Он бочком направился обратно к двери, по-прежнему держа стул между нами. На ходу подобрал с кровати что-то белое, помахал им передо мной, а затем наполовину зарылся в него лицом, кося на меня глазом. Я увидел, что у него в руках тонкая белая ночная рубашка Флоры, и меня затрясло.

— Красивые цветочки и спелые ягодки, дорогой дядя. Нам нравятся и те и другие, да, нам нравятся и те и другие. И когда мы падаем, мы знаем, где нам хочется упасть. Почему даже вы… или я ошибаюсь, дорогой дядя? Может, вам вообще не нравятся девочки? Может, вам нравятся мальчики, прелестные молочно-белые мальчики, красивые, как ангелы? Но нет… на самом деле вам ничего не нравится, дядя, совсем ничего. Вот почему вы ненавидите нас, ненавидите представлять нас за этим делом. Я угадал, дядя Эдмунд?

Он говорил тихо, глядя на меня сквозь каштановую челку; тело его, неподвижное и напряженное, было готово к прыжку.

Я произнес, не повышая голоса:

— Уходи, Левкин, а не то я ударю тебя.

Меня начинала пугать моя ярость.

Левкин слегка повернул дверную ручку у себя за спиной, продолжая упиваться своей способностью доводить меня до бешенства.

— Ну так ударьте меня, бейте меня! Ударившему тебя по щеке подставь и другую. Я предлагаю вам обе щеки, дядя. Я предлагаю вам… Ай!

Я чуть пошевелился, и он приоткрыл дверь, готовый выскочить. Лицо его было вкрадчивым, широким, разглаженным улыбчивой насмешкой, глаза — две блестящие ликующие дуги. Ноздри выгнулись от счастливой наглости.

Он тихо продолжил:

— Хотя кто дал вам право меня наказывать? Старый носорог, старый носорог! Ну да, я все подслушал под дверью! Я вошел только потому, что через скважину ничего не было видно. И зрелище того стоило, дядечка, оно того стоило! Вот, возьмите. Вам понравится тискать ее у себя в стойле!

Он швырнул мне в лицо ночную рубашку.

Одной рукой я отбросил кружевную вещицу на пол, другой потянулся к Левкину. Пальцы коснулись его рубашки, но он увернулся, промчался мимо и легко вспрыгнул на кровать. Подхватил стул и направил его ножками ко мне.

— Ах, не здесь, не здесь, — мягко возразил он, задыхаясь от возбуждения. Расхристанная рубашка вылезла из его брюк. — Не в миленькой комнатке Флоры со всеми этими безделушками. Тут не место играть в носорогов. Снаружи можно, если хотите. Но не прогадайте: я умею бороться и смогу себя защитить. Возможно, это будет восхитительно. Но нет, нет! Отто — вот кто убьет меня. И когда настанет время, я не буду ему сопротивляться.

Я схватил стул за ножку и дернул к себе. К счастью, Левкин легко отпустил его и остался стоять передо мной на кровати, широко раскинув руки и всем своим видом изображая беззащитную покорность. Опасный момент прошел.

  32