176 
В итоге каждый рядовой ветеран получил двадцать тысяч сестерциев (больше, чем он получил бы за двадцать лет службы). Младшим центурионам досталось свыше сорока тысяч сестерциев на душу, а старшим — по сто двадцать тысяч. Огромные куши, превышавшие все подобные премии за всю историю армии Рима. Даже у войск Помпея Великого на круг вышло меньше, а ведь он завоевал Восток и удвоил содержимое римской казны. Но, несмотря на такую щедрость, солдаты всех рангов ушли недовольными. Почему? Потому что Цезарь отделил от трофеев малую часть и отдал ее римской черни. Каждый бедняк получил четыреста сестерциев, тридцать шесть фунтов масла и пятнадцать мер пшеницы. Что они сделали, чтобы брать их в долю? Бедняки радовались, в отличие от ветеранов.
Общее мнение сошлось на том, что Цезарь что-то задумал, но что? В конце концов, кто мешал неимущим записываться в легионы? А раз они не записывались, зачем же умасливать их?
Триумфы за Египет, Малую Азию и Африку последовали один за другим, но великолепия в них было меньше. Тем не менее каждый из них бил по всем пунктам девять из десяти когда-либо проводившихся в Риме триумфов. Триумф за Азию весьма украшала картина: Цезарь под Зелой со всеми коронами. А над всем этим — огромный девиз: «VENI, VIDI, VICI». Африка была последней и меньше всего понравилась римской элите, потому что Цезарь позволил своему гневу возобладать над этическими соображениями и использовал платформы, чтобы высмеять самых именитых республиканцев. Там были Метелл Сципион, наслаждающийся порнографией, Лабиен, калечащий римских солдат, и Катон, с жадностью пьющий вино.
Триумфами развлечения того года не кончились. Цезарь устроил великолепные погребальные игры в честь своей дочери Юлии, которую очень любил простой римский люд. Она выросла в Субуре среди бедноты и никогда не задавалась. Вот почему ее сожгли прямо на Римском Форуме, а прах упокоили на Марсовом поле — невероятная вещь.
В каменном театре Помпея, как и во всех временных павильонах, построенных всюду, где только можно, разыгрывались представления. Большой популярностью пользовались комедии Плавта, Энния, Теренция, но от мимов Ателлы публика была просто без ума. Игра без масок, фарсы с простыми понятными персонажами и каскады смешных ситуаций приветствовались везде. Но учитывались все вкусы, а потому имела место и высокая драма: Софокл, Эсхил, Еврипид.
Цезарь решил провести конкурс новых спектаклей и установил щедрую премию за лучшую пьесу.
— Ты должен писать и пьесы наряду с историческими трудами, мой дорогой Саллюстий, — говорил он Саллюсту, которого очень любил.
Для Саллюста — к великому счастью, ибо тот был отозван из провинции Африка после того, как самым бессовестным образом обчистил ее. Дело замяли, Цезарь лично выплатил миллионы пострадавшим зернопромышленникам, но все равно любить Саллюста не перестал.
— Нет, я не драматург, — сказал, качая головой, Саллюст, которому претила сама мысль о труде на потребу бездумного люда. — Я слишком занят. Хочу подробно описать заговор Катилины.
Цезарь удивился.
— О боги, Саллюстий! Тогда, я думаю, ты вознесешь до небес Цицерона.
— Все, что угодно, только не это, — весело возразил нераскаявшийся мздоимец и вор. — Я как раз обвиняю его во всем. Это он сам спровоцировал кризис, чтобы его бездарное консульство не осталось в банальном безвестии.
— Когда ты это опубликуешь, Рим может раскалиться, как Утика.
— Опубликую? О нет, я не посмею опубликовать это, Цезарь. — Он хихикнул. — По крайней мере, при живом Цицероне. Надеюсь, мне не придется дожидаться лет двадцать!
— Неудивительно, что Милон отхлестал тебя за шашни с его дражайшей Фаустой, — смеясь, сказал Цезарь. — Ты неисправим.
Погребальные игры в честь Юлии не ограничились одним лицедейством. Цезарь покрыл навесом весь Римский Форум, а также свой собственный, новый, и устроил бои гладиаторов, бои между пленными, приговоренными к смерти, а потом вывел и диких зверей. С блеском прошла выставка последних веяний военной моды. Гвоздем ее были длинные, тонкие, гибкие, как прутья, мечи, совершенно бесполезные в битве.
Потом состоялся банкет для всего Рима. Не менее двадцати двух тысяч столов. Среди деликатесов — шесть тысяч пресноводных угрей, которых Цезарь призанял у своего друга Луцилия Гирра. Тот отказался продать их и отдал с условием, что потерю восполнят. Вина текли рекой, столы ломились от яств. После пиршества осталось столько всего, что бедняки набивали снедью мешки и уносили домой, чтобы разнообразить свое меню на день-другой, а может, и на все пять.
176 
