Особенно,... 
83 
Картина, развернувшаяся перед моим изумленным взором, была столь необычна, что я чуть не задохнулся от волнения. Подумать только — и это еще не самое удивительное! — эти две женщины обсуждали меня! Бисквитик, должно быть, дала обо мне в известном смысле благоприятный отзыв — однако на основании чего и в каких выражениях? Леди Китти не написала бы такого рискованного, такого смелого письма первому встречному. Какую она проявила фантастическую доброту, написав мне! И что, черт побери, она думает обо мне, какой образ она себе создала? Только теперь я понял, что, следуя моему идиотскому представлению о себе как о человеке почти несуществующем, я и не подумал, что у леди Китти может возникнуть хотя бы мысль обо мне. Узнав, что Ганнер снова женился, естественно было предположить, что он рассказал своей супруге о прошлом. Но я над этим не задумывался. Мне и в голову не приходило, что все эти годы в уме Ганнера и его второй жены существовало определенное представление обо мне. Это с моей стороны было, конечно, актом самозащиты. Какое чудовище все эти годы жило в их мозгу, — чудовище, о котором я не подозревал, по которое было частью моего «я»?
С моей стороны было нелепо и даже легкомысленно сначала подумать об этих женщинах. Но думал я о них недолго. Главным ведь был Ганнер. И, прочитав письмо в четвертый раз, я почувствовал, что мысль моя заработала, причем в неприятном для меня направлении. «Горечь… обида… ярость… жажда мщения…» По правде говоря, я никогда не представлял себе, что Ганнер думает об этом. Я понимал, что он может ненавидеть меня, но я представлял себе эту ненависть как нечто выкристаллизовавшееся, химически чистое, отвлеченное и уже отошедшее в прошлое, — острый нож, навсегда убранный в ящик. И не потому, что я считал, будто подобные чувства в конце концов блекнут и исчезают. Но я не числил эту ненависть среди живых, действующих факторов нашего мира, хотя бы потому, что уж никак не думал, что когда-либо снова встречусь с Ганнером. Если говорить о моей жизни, то для меня все это осталось позади. А что, если у Ганнера все эти годы ненависть только росла и расцветала пышным цветом? Что, если он строил планы мщения, что, если хотел убить меня, что, если все еще хочет? Какой же смысл — учитывая возможность такого кошмара — в спокойном разговоре, который трогательно предлагает мне леди Китти?
И однако же она написала мне, прося о помощи. Письмо ее озадачило меня, ибо впервые вызвало в моем представлении подлинный, дышащий злобой образ Ганнера, и в то же время леди Китти говорила в нем о возможности примирения и исцеления, которых надо хотя бы попытаться достичь, Придется тут ей поверить. У нее, должно быть, есть достаточно веское основание считать такой спокойный разговор возможным. Если бы при встрече с Ганнером меня не ждало ничего, кроме слепой ярости, леди Китти не стала бы делать мне такое предложение — ведь она же не круглая дура. А может быть, именно круглая дура? Такую возможность тоже не следует исключать. Так или иначе, важно повидаться с ней, прежде чем решить, как вести себя с Ганнером. Может, разумнее будет написать ему. И если он не захочет видеть меня, никакой драмы не будет. Ему останется только не ответить мне на письмо.
Но тогда — бешено заработала моя мысль — что станет со мной? Как я буду мучиться на протяжении этих часов и дней в ожидании ответа от Ганнера, а он мне так и не ответит, или ответит, но лишь сухо сообщив, что не желает меня видеть. Ведь с тех пор как я вскрыл это роковое письмо, в душе моей уже произошла огромная перемена. Совсем новые перспективы открылись передо мной! Я никогда ни на секунду не считал возможным примирение с Ганнером — даже самое относительное, в виде разговора. Тут и Бог едва ли мог бы помочь. Так в состоянии ли леди Китти совершить то, что не в состоянии совершить Бог? Конечно, на стороне леди Китти то преимущество, что она реально существует: она написала это письмо, сидя в своей комнате на Чейн-уок, и вручила его своей горничной… Но как ни поразительно то, что может из этого воспоследовать, она уже сейчас добилась поистине удивительных результатов. Она ведь совершенно перевернула все мои представления. Теперь я, по крайней мере, считал возможным разговор с Ганнером и установление какого-то мира между нами, а придя к такой мысли, уже хотел этого, отчаянно жаждал, и жажда эта была чем-то совершенно новым в моей жизни. Если бы такое могло произойти… Как ужасно жаждать почти невозможного, понимать, что это достижимо, но никогда не произойдет. Меня терзала новая мука, какой еще не ведали грешники, — словно Христос распахнул окно в ад, заглянул туда и слова его захлопнул.
83 
