У смолокурни, возле дороги, спокон веку сосняк. Сосны немалые — дрова рубить впору. И вдруг эти сосны начали валиться одна за другой, затрещали, как карандаши.
Бабы суматошно завизжали, попятились к гумну. Один Михаил остался на дороге — он-то сразу догадался, что это за штука.
Громадный гусеничный трактор, рыча и вздрагивая, остановился в двух шагах от него. И вот тут-то все и увидели Егоршу. Вылез из кабины в кожаных рукавицах по локоть, спрыгнул на землю.
— Ну, как машинка? Ничего работает?
Михаил посмотрел на поломанный сосняк, на который кивал Егорша, промолчал.
— Черт бессовестный! Вздумал людей пугать. Мы и так пуганы-перепуганы.
— Чем сосны-то ломать, ты бы лучше снопы нам подвез из навин.
Егорша, довольный, похохатывал, скалил на баб зубы, потом хлопнул Михаила по плечу:
— Давай! Цепляй какие в колхозе найдутся телеги да сани. За один раз привезу весь ваш урожай.
— Ладно, герой выискался…
— А что, Михаил, — заговорили бабы, чем лошадей маять, пущай прокатится.
— Еще чего! Играть будем или хлеб молотить?
— Суровый у вас начальничек, — сказал Егорша. — Ну-ну, ишачьте на здоровье.
Он легко и щеголевато вспрыгнул на верхнюю гусеницу, хлопнул дверцей.
Трактор взревел, рванулся вперед. Бабы закашлялись от угарного дыма. А от деревни, от бань на рев мотора уже бежали ребятишки. И взрослые откуда-то взялись. Работать некому, а глазами хлопать да языком молотить — тут народ всегда найдется.
Ну Егорша и показал себя. Рядом с баней Софрона Мудрого стоял старый, продымленный сарай — бывшая пивоварня. Вмиг не стало пивоварни. Трактор наехал — только пыль пошла. А дальше — больше. Развернулся — пошел на деревню.
— Ну и парень! — заахали и заохали бабы.
— Сколько он теперь огребать будет?
— Да уж не с наше! Маленько побольше.
— Давай на гумно! — заорал Михаил, — Дядя за вас будет молотить?
Было глупо завидовать — для чего же человек на курсах учился? Ведь и он, окончи курсы, сидел бы сейчас за рулем. Да, все это так, все это понятно. И тем не менее злоба кипела в нем.
Он совал в прожорливый барабан ячменные снопы, покрикивал на баб, а мысленно сопровождал Егоршу по деревне.
Тот, конечно, постарался сегодня. До тех пор будет утюжить деревенскую улицу, пока не сгонит с печи последнюю старуху.
Ну почему так? Почему он по целым дням торчит на гумне — копоть, пыль глотку затыкает, — а тот как жеребец — играючи идет по жизни?
И главное — так всегда, всю жизнь. Поехали они второй раз в лес. Мальчишки. По шестнадцати лет. Кой черт еще делать в лесу, как не махать топором! И он, Михаил, махал, всю зиму махал. А Егорша помахал недельку-две учетчиком стал. Ладно. Зиму отработали, выбрались домой. Голод. Ребята еле ноги переставляют. Просил, умолял: дайте на сплаве поработать. Все какой-никакой хлеб. Черта лысого! «Что ты, Михаил? А кто пахать, сеять будет? Колхоз распускать?» А Егорша — тот колхозу не нужен. Егорша вывернулся. Вот когда еще все началось…
От нижней молотилки до Ставровых рукой подать, но после работы Михаил пошел домой. Нет уж, пусть другие хлопают глазами, а он насмотрелся — с него хватит. Ребят дома не было, а где — не надо спрашивать: у Ставровых.
— Ты бы все-таки глядела за ними, — рыкнул он на мать. — Ведь сказано было — после школы обутку не трепать.
— Да разве их удержишь? Ехал тут Егорша — вся деревня за ним бежит.
Мать собрала на стол.
— Сестра-то как? Ничего не будем посылать?
— А чего? Пряников пошлешь?
— Ну-ну, сам знаешь, — сразу согласилась мать. — Я ведь так, к слову. Думаю, свой человек в лес едет…
— Свой человек! Нашла родню.
Мать непонимающими глазами смотрела на него. А разве сам он понимал что-нибудь? Черт знает почему он так распсиховался сегодня! И мать, конечно, права: кто им еще ближе, чем Ставровы? Есть у них дядя родной — рядом деревня. А раз хоть в чем-нибудь выручил их этот дядя?
— Ладно, — примиряющим тоном сказал Михаил, — достань с погреба картошки. Да творогу пошлем.
2
У Ставровых, как в праздник до войны, горела десятилинейная лампа. Свой теперь керосин — не надо экономить. А под окошками, возле трактора, видимо-невидимо ребятишек. Сбежались со всей деревни. Была тут, конечно, и его саранча. Все четверо.
Татьянка подскочила в темноте, глазенки горят:
— Миша, а меня Егорша на тракторе катал, вот!