136 
– Я тебя не виню и не предлагаю поселиться в трущобе. Мы можем жить, как все люди, хотя для большинства такая жизнь, без забот и печалей, кажется сказкой. Тебе кажется, что остаться здесь, жениться на тебе, порвать с родителями, со страной, где родился, – это очень легкое решение?..
– Ну так не женись на мне!
– Если бы ты знала, как это тяжело, неприятно, страшно слушать, как родной отец упрекает…
– Ты хочешь быть рабом своего отца? Ты взрослый человек или нет? Разве он сам никогда не ошибается? Мой ошибается. Ну разве что твой умнее. А может, твой отец – Господь Бог?
– Нет, хотя что-то похожее есть. Ох, киска, если бы ты только знала, в какой клетке я оказался… Не хочу принимать участия в этой никчемной войне, но в то же время не хочу испортить себе жизнь ненужным протестом… и это судьба посылает мне работу в Оксфорде и тебя, и все становится очень легким, и я перестаю беспокоиться о мотивах собственных поступков…
– Какое значение имеют мотивы, если выбран верный путь? А ты? Как только все идет хорошо, ты сразу начинаешь чувствовать себя виноватым. Тебе еще не раз придется в жизни спотыкаться, со всяким так бывает. Вот когда это случится, тогда можешь переживать. А зачем грызть себя сейчас, когда тебе сопутствует удача? Разве тебе не нравится, что ты получил хорошую должность, что мы богаты?
– Я должен все это обдумать, понять до конца – что делаю и для чего. Это ты можешь обходиться без размышлений, а я нет.
– Ну разумеется, я безмозглая дурочка.
– Прошу тебя…
– Ты ведь уже все решил, зачем же снова все ворошить… наверное, тебе приятно бесконечно пережевывать то, что уже и так решено. Тебе нравится в сотый раз рассуждать о Шарлотте, о Дорине, какая у них ужасная судьба и так далее… и в то же время тебе приятно сознавать, что у тебя самого все хорошо.
– Киска…
– А может, ты еще не решил, раз нравоучения отца тебя так беспокоят. Я знаю, что это из-за меня, все эти споры, все из-за меня…
– Ну почему, о чем ни зайдет речь, ты считаешь, что все это касается тебя?
– Мне казалось, что мой брак очень даже меня касается. Ты попросту еще не решил окончательно – жениться или нет, поэтому не уверен и во всем остальном. Твой отец считает меня слишком молодой, слишком глупой и слишком несерьезной. Может, он и прав.
– Прошу тебя, не будем ссориться. Я не могу говорить с тобой на такие темы, ты сразу закипаешь, сразу все воспринимаешь как личное оскорбление… как и каждая женщина, наверное. Прости. Это я виноват. Не надо было затрагивать эти вопросы. В дальнейшем, как ты советуешь, буду держать язык за зубами.
– Я ничего не советую.
– Хватит. Закончим этот бесполезный спор. Я сейчас иду в Британский музей. Немного поработаю, и мне станет легче. Вернусь вечером. Прости меня, прошу, и будем считать этот вопрос закрытым.
– Людвиг, не сердись.
– Я не сержусь. Это… это куда серьезней. Но не имеет значения. Для нас с тобой, я имею в виду. Ну, я пошел.
И он вышел из комнаты. Собрал бумаги, в дверях остановился. В гостиной было тихо.
– До встречи, любимая! – крикнул он. – Вернусь часов в шесть!
Ответа не было. Он вышел, затворив за собой дверь.
Примерно через полчаса, идя под дождем по Грейт-Расселл-стрит, он увидел Дорину. Закутанная в дождевик, платочек на голове, руки глубоко в карманах, она медленно шла по противоположной стороне. Людвиг на секунду остановился и тут же пошел дальше. Дорина его не заметила. Значит, у нее все в порядке, подумал Людвиг. Ему хватало и собственных забот, на Дорину сил уже не оставалось; он утратил к ней всякий интерес, более того, ее вид почти рассердил Людвига. Его душа была слишком измучена, слишком угнетена заботами. В эту минуту он не смог бы никому уделить и секунды внимания. Он вошел в читальный зал, сел и замер в каком-то тумане, сознавая собственное несчастье. С промокших рукавов пальто капли падали на книжки.
* * *
Дорина вернулась в гостиницу на Уоберн-плейс, где жила уже несколько дней. Людвиг заметил ее, но не остановился, пошел дальше. Что это значит? Неожиданность встречи и загадочность его поведения вселили в нее такой страх, что сейчас, сидя на постели, она стучала зубами и едва не теряла сознания. Тепло в комнате поддерживал только маленький электрический обогреватель, в который все время надо было опускать шестипенсовики. Людвигу точно что-то такое сказали – велели избегать ее, делать вид, что ее не существует. Ее все осуждают, будто она преступница, не обращают на нее внимания, как на стенку. То, что Людвиг прошел мимо, – это какое-то новое, страшное предзнаменование. Она остановилась и оглянулась, но он не обернулся, хотя наверняка ее заметил, потому что все-таки замедлил шаг. И это – последнее доказательство того, что все кончено, ее отвергли, ей нет места на этом свете.
136 
