244 
Последняя глава «Любви» называлась «О неудачах»: «“Все царство любви полнится историями трагическими”, — заявила мадам де Севинье, рассказывая о несчастьях, преследовавших ее сына в отношениях с прославленной Шампмесле. Монтень обходится со столь скабрезным предметом, сохраняя величайший апломб». Гай с некоторым недоумением дочитал главу, а затем перелистал объемистые примечания. Покончить с «Любовью» было подлинным облегчением: эти дразнящие образчики эротической мысли отнюдь не утоляли обуревавшей его болезненной жажды. «О любовном ухаживании». Гай застенчиво улыбнулся, вспомнив о последнем телефонном звонке и о восхитительной чувственности, которую, по-видимому, он в ней пробудил. «Ссылка на брак не является законной защитой от любви». Она, несомненно, встретит его, еще когда он будет подниматься по лестнице, на полпути до ее двери, и лицо ее будет пылать всеми своими красками. «Тому, кто любит, в случае смерти предмета своей любви надлежит не иметь никаких сердечных привязанностей в течение двух лет». Когда они начнут целоваться, он прижмет обе ладони к ее бедрам сзади — к бедрам, которые, вполне возможно, будет укрывать ее черное кашемировое платье с пуговицами, — и почти поднимет всю ее на себя. «Слишком легко достигнутый успех вскоре лишает любовь ее очарования; препятствия увеличивают ее ценность. Каждый, кто влюблен, бледнеет при виде предмета своей страсти». Когда они будут продвигаться через гостиную, дыхание ее будет горячим и сладким (и — ее: все будет именно и только ее); возможно, будут еще и слезы, необычайно обворожительные. «Подозрение и ревность, которая из него проистекает, отягчают состояние, именуемое любовью». Не так уж важно, что произойдет в спальне, и к тому же его некоторым образом пугает утрата индивидуальности (в ослепительном восторге и т. п.); однако же как странно будет выглядеть ее лицо в том ракурсе, в каком оно предстанет, когда она, как со смехом обещала, опустится на колени, чтобы снять с него брюки и все, что под ними обнаружит! «Влюбленному непрерывно и с неослабевающей силой предстает образ его возлюбленной». Да… так смуглы… и так близки друг к другу. «Ничто не препятствует тому, чтобы женщина была любима двумя мужчинами».
Гай отложил «Любовь» в сторону и взял вторую книгу, «Свет многих солнц». Несколько мгновений он испытывал смутное недоумение по поводу того, какова во всем этом роль Кита; но потом его взгляд упал на сделанную Николь надпись, над которой он уже предавался кое-каким размышлениям:
- В тебе живут, а не лежат в могиле
- Те, чья любовь давно погребена.
- Все, что раздал, они тебе вручили,
- И ныне всем владеешь ты одна:
- Всех вижу я в тебе, с кем было сладко,
- Тебе — им всем — вверяясь без остатка.
Это, конечно, один из сонетов Шекспира[96] (а Гай знал их довольно сносно); полная секстина. Как бишь там?.. Ах да: «Все те сердца… Все те сердца, что встарь меня любили, / Теперь твою обогатили грудь…» Надо сказать, замысловатый сонет, не простой. Адресован мужчиной женщине. Прошлые возлюбленные не просто «ушли» — они умерли. Но в те времена умирали раньше. Неплохо бы заполучить экземпляр, перечитать этот сонет полностью. «Любовь жива, не сгинула в могиле — / К тебе нашли ее частицы путь». Совершенно очаровательно.
— Итак, — сказала миссис Авенз, — остается четыре сотни за нос.
— Нос? Какой такой нос? Не было никакого носа.
— Это, Кит, относится все к тому же инциденту.
— Речь ведь шла об ухе.
— Ухо, Кит, сломать невозможно. Ладно, вот мы и до уха дошли. До разорванного уха.
— Надкушенного, — твердо сказал Кит. — Надкушенного.
— Пусть так. И это мне напоминает: зуб обойдется в двенадцать пятьдесят.
— Двенадцать с полтиной! Ну и ну… Опять, что ли, цены повысились?
— Семь пятьдесят — цена коренного. А это резец. Клыки идут по семнадцать двадцать пять.
— Боже! Я хочу сказать, я ведь простой рабочий.
— Расценки, Кит, установлены законом. Он считает их справедливыми.
— Капитализм, блин, — сказал Кит. — Кровопийцы, и ничего больше.
Он вздохнул со страдальческим видом. Или даже — с многострадальным.
— И потом еще этот рассеченный язык.
Кит в знак протеста воздел указательный палец.
— Когда все это было, — осторожно сказал он, — я, я тринадцать раз попадал в госпиталь. Постоянные увечья грудной клетки. Об этом — ни слуху ни духу. Ни в коем разе.
244 
