Возможно, любительницам лёгкого, одноразового чтива и не понравится, потому... 
92 
Томас развел костер, и ветер задувал дым в кухню. Мидж вышла на улицу. Груда сорняков, выполотых Томасом, и зимний мусор были влажными, и Томас плеснул керосину, чтобы горело получше; пламя заполыхало вовсю. Мидж отступила от жара.
— Не подходите близко! — крикнул Томас ей и Мередиту, только что появившемуся из леса.
Мередит, за последнюю неделю как будто выросший на несколько дюймов, стоял, засунув руки в карманы. На его лице застыла чуть высокомерная улыбочка — любовь в сочетании с ребяческим кривлянием. Совсем недавно он устроил бы пляски вокруг костра, носился бы по лесу в поисках чего-то, что можно бросить в огонь. Теперь же в этом качестве выступал Томас. Краснолицый, в старом потрепанном костюме и кепке, вооруженный вилами, он ходил вокруг костра, собирал в кучки вывалившиеся оттуда горящие веточки и закидывал их назад в огонь. Столб серого пепла, поднимающийся от пламени, набрал высоту и понемногу стал распадаться — пепел падал на шапку Томаса, на его одежду и очки, сияющее потное лицо. «Что он сжигает? — думала Мидж. — Что он уничтожает с таким свирепым энтузиазмом?» Она сморщилась при виде того, с какой силой он налегает на вилы. Что случится, если… Если что? Если привычные мягкость, внимание, естественное взаимопонимание и вежливость, соединявшие ее и Томаса, когда-нибудь дадут трещину? Он был таким мягким и учтивым, таким заботливым и добрым. «И почему я не могу быть с ним счастлива? — спрашивала себя Мидж. — Разве не в этом суть проблемы? Я не то что несчастлива — я в отчаянии, в аду, и все вокруг не так, и я сама не своя. Я должна быть счастлива, такова моя природа, мое право. Это и бесит меня, доводит почти до безумия — ощущение того, что мое счастье так близко, рукой подать, а я просто… почему-то… не могу… до него дотянуться…»
— Ну как наша бедная коленка? — спросил Томас.
— Лучше.
— Дай я посмотрю.
Они сидели под выглянувшим ненадолго солнышком; их садовые стулья с просевшими сиденьями стояли чуть наклонно на неровных камнях.
Мидж подняла голую расцарапанную ногу. Томас, конечно же, возился с ее раной, продезинфицировал ее, посочувствовал жене. Теперь он поверх очков смотрел на ранку таким взглядом, который особенно раздражал ее. Томас ласково положил руку на матовую гладкую кожу над ссадиной.
— Она вся горит, — сказала Мидж. — Может, забинтовать?
— Нет, оставь так, у тебя все чисто. Бедняжка, какое ужасное падение.
— Это было так нелепо.
— Ты у меня глупенькая — нельзя ходить в туфлях на высоких каблуках. Они хороши только для гостиных!
— Да… Ну ладно, пусть так…
— Ты хорошо себя чувствуешь? В смысле, вообще.
— Да, конечно.
— Еще не конец твоего периода?
— Нет, я в порядке.
— Ты иногда выглядишь такой…
— Какой?
— Отсутствующей.
— Может, я теряю свою индивидуальность. Впрочем, у меня всегда ее было немного.
— Переоцененный товар. Я тебя не раздражаю? Иногда мне кажется, я тебя теряю.
— Нет-нет. Просто мы подчас разговариваем как чужие. Интересно, у других тоже такое случается?
— Забудь о других. У нас своя собственная манера разговаривать.
— Интересно, как разговаривали Гарри и Хлоя?
Она вдруг не смогла воспротивиться желанию произнести его имя.
— Ах, эти двое…
— Ты говоришь о них так презрительно.
— Да нет, господь с тобой. Жизни других людей и fortiori[51] их браки есть тайна великая.
— Даже для тебя?
— В особенности для меня. Все простые объяснения я давно исчерпал.
— Но Гарри…
— Гарри мог бы стать фашистом…
— Он тебе представляется грубым?
— Я хотел сказать, что на самом деле он романтик. Я полагаю, фашисты тоже были романтиками, но он порядочный романтик. Разочарованный вождь. Конечно, он страдал оттого, что у него знаменитый отец. Это как верблюд для Уилли. Он был романтически влюблен в Хлою, и я уверен, они оба вовсю играли в эту игру. Я не говорю об этом цинично. В жизни так много актерства — это может стать катастрофой, но иногда это способ сдерживания ситуации, которая в противном случае была бы совершенно неподконтрольна тебе.
— Значит, они были счастливы?
— Да, на свой беспокойный манер. Ты так не думаешь?
— Да, пожалуй… Хлоя определенно была романтиком. Она теперь где-то далеко от нас, бедная девочка.
— Бедная, потому что умерла молодой?
92 
