177 
Итак, значит, в пяты Времени еще много, но за это время надо одеться со всей, какая только возможна, тщательностью, чтобы все было просто той божественной простотой, которую двадцать пять веков назад, как религию, исповедовали в древней Греции. Два с лишним часа ушло на то, чтобы надеть простенький сиреневый костюмчик, такой простенький, что Юлия и впрямь выглядела в нем будто бы вырубленная тем же самым резцом, что рубил из мрамора Венеру, которая стоит ныне в одном из тесных залов галереи Уффици во Флоренции и носит имя Медицейской. Только на Венере Медичей нет ни костюмчика, ни столь современных тончайших, невидимых чулок и туфель на этих тоненьких каблучках, и волосы ее не разбросаны в том буйном беспорядке, на создание которого уходит так много времени и стараний. А в остальном — что ж? Неужели только древнему мрамору быть прекрасным!
Юлия всегда знала, как она выглядит и как она одета. Стоило ей выйти на улицу — и это обнаруживалось само собой. Если под взглядами прохожих, под взглядами сидящих на скамьях в сквере она шла не торопясь, высоко подняв голову, уверенно и величаво, — значит, на ней все было в полном порядке. Если почему-либо хотелось быть не замеченной прохожими, если появлялось желание обогнуть скверик стороной и избежать рассматриваний, то дело плохо: или чулки не так, или что-нибудь не в тон чему-нибудь; тогда, словом, и настроение не то.
На этот раз, хотя и одевалась она со всей тщательностью, Юлия не замечала ничьих взглядов и совсем не думала о впечатлении, какое производит на прохожих. Мысли ее были запутанные, и с отчетливостью она думала только об одном: надо прийти точно в пять. И в кабинет Владычина она вошла именно в ту минуту, когда часы на стене показывали это время, ни минутой раньше, ни минутой позже.
— У вас мужской характер! — весело сказал Владычин, выйдя к ней навстречу из-за стола. — Точность — мужское качество.
Это Юлию нисколько не обрадовало. Меньше всего ей хотелось, чтобы он находил в ней мужские качества.
— Присядем, — сказал Владычин, указывая на кожаное кресло. Сам он сел напротив.
Помолчали, поулыбались друг другу. Владычин спросил, не хочет ли она чаю. Юлия отказалась от чаю и, взглянув на часы, с ужасом убедилась в том, что уже прошло семь минут. Время летело. Полет его угнетал Юлию. Она стала думать только о том, что вот скоро пройдет час, а за ним и второй. От этого принялась нервничать.
— Что с вами, Юлия Павловна? — Владычин заметил ее состояние. — У вас что-нибудь случилось?
— Особенного — нет. И в то же время, конечно, да, случилось. — Юлия взглянула на часы и от отчаяния куснула губу: прошло восемнадцать минут.
Владычин встревожился.
— Юлия Павловна, можете быть со мной совершенно откровенной. Если я могу для вас что-либо сделать, если в моих силах помочь вам, я… Полностью рассчитывайте на меня.
Может ли он что-либо сделать! А кто же тогда и может? Конечно, он может все. Но как ему об этом скажешь, как надоумишь его, какой подашь знак? Все это немыслимо в простом, строгом, симметрично обставленном кабинете делового человека, перед этими портретами государственных деятелей. Почему еще не лето и даже еще не та весна, когда на улице тепло и когда ходят пароходы; когда еще нельзя плыть по Кудесне, как плыли прошлым летом в теплой черной ночи с Николаем Александровичем Суходоловым, и нельзя уехать в далекие сухие сосновые леса, на обрывы, с которых видна синяя бескрайняя даль; не с Птушковым бы брести по шоссе через болотистую равнину, с другим бы, с этим колючим, устремленным, беспокойным…
— Мне очень тяжело, Игорь Владимирович, — кое-как смогла сказать Юлия.
— В театре что-нибудь?.. Но это же можно…
— Ах, нет! Не в театре. — Юлия даже топнула ногой о натертый скользкий паркет. — Нет! Совсем нет!
— Дома?
— Здесь! — Она это почти выкрикнула, прижав руку к груди.
— Вам нездоровится?
— Да, — сказала она, резко поднимаясь. — Простите меня, я не должна была приходить.
сюда. — И быстро, стуча каблуками, пошла к двери.
Владычин догнал ее, взял за руку.
— Юлия Павловна! Это вы меня простите. Но я ничего не понимаю. Можете мне объяснить как-нибудь понятней?
— Этого, Игорь Владимирович, не объясняют. — Она высвободила руку из его руки. — Это чувствуют. — Сказала и вышла в дверь.
Спускаясь по лестнице со второго этажа, она мысленно видела, как стоит посреди своего кабинета Владычин, удивленный, недоумевающий, и смотрит на закрывающуюся за нею белую резную, дверь с большой бронзовой ручкой в виде лапы крупного хищного зверя. Рука Юлии еще чувствовала холод этой лапы.
177 
