27 
Сестра Соня молчала, вертя в руках чайную ложечку.
Что-то они оба уж очень не нравились отлично настроенной Юлии.
— Так куда, ты говоришь, пойдешь-то? — спросил Василий Антонович, глядя не на нее, а в пустую чашку.
— Туда, где я работаю, дорогие товарищи. Можете по поводу меня не переживать, не волноваться, никаких забот обо мне не проявлять, — ответила она с радостным вызовом. — А работаю я в театре оперетты.
— Ну вот что, Юлька, — сказал Василий Антонович, — это в тебе вино играет, поэтому ты такая эмансипированная. Ни в какой оперетте ты не работаешь.
— Да, но завтра я заполню… — Она раскрыла сумку, выбросила на стол листки, взятые у Лапшина.
— Заполнишь это все в Драматическом театре.
— Что вы мне голову морочите?.. А ты чего молчишь? — почти крикнула она на Софию Павловну.
— А потому молчу, — сказала София Павловна, — что Василий Антонович только и делал весь вечер, что твоими делами занимался. У нас тут не дом, а телефонная станция была. Недавно только и отзвонились. Павлушке заснуть не давали. С ним Шурик сейчас там…
— Ничего не понимаю. — Юлия встала.
— Для начала уясни то, что, источая винные ароматы, не следует ходить наниматься на работу, — строго сказал Василий Антонович. — Нечего подагрических старичков в ходатаи к себе приглашать, по ресторанам с ними болтаться, пароходные экскурсии в потемках устраивать.
Юлия примолкла.
— В оперетте никакие мастера костюмов не нужны, — продолжал Василий Антонович. — Перепуганный директор звонил секретарю обкома Огневу, который ведает у нас культурой. Дескать, нагрянула родственница Денисова, взяла за горло администратора… тоже мне нашла силу!..
Юлия грустно усмехнулась.
— Я взяла его за горло? Да он сам вертелся вокруг меня волчком…
— Вот-вот, обворожила любвеобильного гидальго, тряхнула прелестями…
— Что же все-таки будет? — Юлия растерянно смотрела то на Василия Антоновича, то на Софию Павловну.
— Ты пойдешь завтра в Драматический театр, — ответил ей Василий Антонович.
— Но ведь там не надо…
— Да, конечно, подгулявших особ там не надо. Директор был совершенно прав. А хороший художник необходим. Его уже два месяца ищут. Вот так, Юлия Павловна. Возьмешь свои работы, пойдешь покажешь. Если сочтут возможным, примут тебя.
Юлия бросилась в свою комнату и затворилась там, взъерошенная, грызущая губы. Она грызла их от обиды. От ужаснейшей обиды. Неужели же она такое ничтожество, что без посторонней помощи свою судьбу устроить не способна? И как обидно, до чего же обидно, что этой рукой помощи снова и снова оказывается рука холодного и черствого Сониного мужа. Уверенный, видите ли, всезнающий, никогда не ошибающийся!
Знала бы она, обозленная, обескураженная, чтб в эти дни было на душе у того, кого она с таким сарказмом называла всезнающим, никогда не ошибающимся. Утром он приехал в больницу, куда ночью привезли Черногуса. Но в палату к Черногусу Василия Антоновича не пустили: он лишь взглянул на него через слегка приоткрытую дверь. На белой подушке лежала голова с редкими седыми волосиками. Лицо было иссиня-желтое и нос по-птичьи острый, длинный. Поверх одеяла были сложены руки — сухие и коричневые, будто у святых на старинных иконах.
Главный врач сказал Василию Антоновичу, что Черногус безусловно поправится. Дело только во времени.
— А когда поправится? Примерно?
— Как дело пойдет, Василий Антонович. Может быть, через два, может быть, через три месяца. Волновать только его не надо. Вот положили в отдельную палату. Следователю, говорят, так надо…
— Какому следователю! — Василий Антонович возмутился. — Что за безобразие. Не трогайте вы его.
Почему-то он чувствовал себя виноватым в этой истории. Чего-то он недоделал в ней с самого начала. Но чего?
Днем в кабинет к нему зашел Огнев.
— Музей мое ведомство, — сказал Огнев. — История, конечно, неприятная. Но в общем-то и целом, в ней нет ничего экстраординарного. Старичок. Одинокий. Говорят, у него ни родных, ни близких…
— Старичок не старичок, Игорь Михайлович, — сухо ответил Василий Антонович. — А факт тот, что мы чего-то недодумали. И очень плохо, что недодумали. Вот так. — Пробурчал ещё кое-что, неразборчивое, себе под нос, а вслух добавил: — Сами стариками будем. Не думайте, что оно пройдет мимо. И не слишком уж далеко до этого.
27 
