— Мсье Милн, — вновь произнес Казанова. Однако его речь утратила всякий смысл. К чему продолжать? Его приняли за сумасшедшего. И больше он ничего не способен изменить. Ровным счетом ничего.
Архитектор вручил бумагу подрядчику. Тот разорвал десять требований на половинки, четвертушки, восьмушки и шестнадцатые доли, как будто сооружая цепочку бумажных человечков, а потом скатал из клочков мягкий шарик и кинул его собаке. Она сжевала оберточный лист с неожиданной деликатностью, совсем как гувернантка, которую угостили тушеной грушей.
Неловкая пауза затянулась: каждый ждал, что кто-то первым заговорит или начнет действовать. Милн сел за стол и кашлянул. Подрядчик завозился с цепью, намереваясь спустить собаку. Такого поворота событий Казанова никак не мог предусмотреть, он растерялся и внезапно вспомнил дурацкую венецианскую песенку — ее любили распевать проститутки на Калле-делла-Пост:
- Alla mattina una messetta
- Al dopo dinar una bassetta
- Alla sera una donnetta…
За спиной у него послышался гомон рабочих, и он замер от волнения. Неужели остальные все-таки решили к нему присоединиться? Раздались выкрики. Однако сидевшие за столом господа почему-то утратили к нему всякий интерес и поспешили к парапету, уже облепленному строителями. Казанова последовал за ними. Он возвышался над толпой и, наклонившись над шляпами и косицами, сразу заметил лодку, плывущую по течению над затопленным кессоном. На первых порах он не понял — спектакль прошел без его участия, а его выступление полностью провалилось. Но потом догадался, что река, в своей мудрости, отдала тело утопленника. Двое гребцов затащили того в лодку, приподняв над кормой. Вода давно смыла с мертвеца одежду, и лишь на ступне висел черный шерстяной носок, словно обвившийся вокруг ноги угорь, безуспешно старающийся проглотить труп целиком.
Покойника уложили на спину посередине лодки. Неуклюже распластавшееся тело сверкало, как будто смазанное свежим яичным белком. Один из гребцов окунул руки в воду и развязал свой носовой платок. Очевидно, он колебался, не зная, то ли ему закрыть этим платком лицо утопленника, то ли его гениталии. И наконец набросил платок на открытые глаза и холодные алые губы. Рабочие шепотом произнесли молитвы и перекрестились, глядя на плывущую к берегу лодку. Казанова поспешил вернуться на место, но несколько раз споткнулся о разбросанные на мосту камни и доски и отстал от группы. Теперь его взор был устремлен на другую лодку, в двухстах ярдах вниз по реке. В ней сидели джентльмен в синем камзоле и дама в красном плаще и медленно, лениво гребли к морю. Он не мог объяснить, почему внезапно почувствовал такую боль, но когда лодка скрылась среди барж, остовов старых кораблей и беспрестанно сновавших судов, ему представилось, что они были последними обитателями его мира и с их исчезновением островок его жизни совсем опустеет. На мгновение он перегнулся через парапет, как будто собираясь прыгнуть и поплыть за ними, но Жарба стоял у него за спиной, и у шевалье не нашлось для слуги ни подзорной трубы, ни какого-либо иного подарка.
глава 11
Вечером после неудавшейся забастовки Казанова отправил Жарбу на Пэлл-Мэлл за двумя бутылками вина. Когда тот вернулся, от него пахло пеной для бритья и свежим бельем. Он принес корзину с белым вином, холодными цыплятами и макаронами. Жарба также захватил с собой зимний плащ шевалье с лисьим воротом и стальными пуговицами с гравировкой, едва ли не самый старый и дешевый в его гардеробе. Казанова накинул плащ на плечи, они устроились на Савой-стэйрз и при свете огней Сомерсет-хауса стали пить вино.
— Этот плащ, — начал Казанова. Он помедлил, смакуя последнюю каплю вина, и стер с губ цыплячий жир. — Этот плащ — весьма скромная награда за все страдания.
— Да, — ответил Жарба, пришедший в своем плаще. — Весьма скромная.
— Они не били меня, Жарба.
— Нет, — вновь подтвердил слуга.
— Я не могу вернуться к прежней жизни.
— Сейчас еще рано, когда-нибудь в будущем, — заметил Жарба.
— Почему бы нам не обосноваться здесь поуютнее? — задал риторический вопрос шевалье и с надеждой посмотрел на корзину. — Остальные привыкли к тяготам. Их кожа потолще нашей. А с другой стороны, мы с тобой… Там еще осталось вино, друг мой? Ты взял только две бутылки?
Казанова ждал и, по правде признаться, надеялся, что их уволят, но его расчеты не оправдались. Этот в равной мере удивительный и обескураживающий факт можно было приписать лишь нежеланию компании рисковать недовольством рабочих сразу после обнаружения останков утопленника. Следующим вечером Жарба вернулся с другой, уже более объемистой корзиной. Чего в ней только не было — холодные сыры, пироги с яблоками, шампанское. После еды Жарба побрил своего господина в кофейне «Голова турка» на Стрэнде при свете старой масляной лампы. Хорошее шампанское вновь пробудило в Казанове эгалитаристские настроения — он взял бритву, протер ее и, в свою очередь, выбрил слугу. Они задержались в кофейне до полуночи, потягивая шоколад и греясь у огня, но владелец все же наконец потревожил их — что пора, мол, закрывать. Они вернулись в ночлежку. Жарба достал свечу из кармана, вставил ее в горлышко бутылки из-под шампанского и зажег, осветив их лица уютным огнем. Из другого кармана он вынул ночной колпак Казановы из овечьей шерсти.