«Должен признаться, и я об этом мечтал. Но ужели это только мечта?»
«Эти люди изменят мир, — заявил Али его брат. — Ничуть в этом не сомневаюсь — но вот к добру или к худу, не уверен. Я читал в итальянской прессе, что два ярчайших примера Тщеславия в современном мире — это Буонапарте и некий английский поэт. Вообрази только, как польстило бы это сравнение низложенному императору, дойди слух до его скалы: ведь он был властен поражать оружием, а поэт — лишь изображать пером!»
«Не знаю, сумел бы я довести революцию до успешного завершения, — задумчиво проговорил Али. — Мне в равной степени недостает ни горячности, ни хладнокровия. Свойства человека — для меня главное, будь он хоть солдатом короля — хоть самим королем — или даже папой римским; если только это не мой личный враг, я склонен считать его вполне заслуживающим жизни, по крайней мере. А благородство и храбрость я высоко ценю вне зависимости от того, на какой они стороне».
«Это делает тебе честь, — довольно вяло отозвался Энгус. — Коли ты так настроен, не стоит тебя разубеждать. Со мной случай прямо противоположный — жизнь в Обществе и более или менее пристальное наблюдение за Сотоварищами неизменно и очень скоро становятся для меня равносильны приему ипекакуаны. Однако я немало для них потрудился — и, надо сказать, отчасти преуспел».
Али снова задумался, стиснул руки за спиной и опустил голову, а потом бросил внимательный взгляд на своего спутника в белом, который недвижно стоял возле лошади, напоминая Изваяние Призрака. Наконец он промолвил: «Человек, берущий на себя подобные обязательства — разве не рискует всем, даже теми, кого любит? Такому нельзя быть обремененным ни родителями, ни женой и ребенком — дабы вслед за собой, при весьма вероятном крахе, не увлечь их в гибельную пропасть».
«Да, это верно».
«Я не обременен ничем», — произнес Али, но в голосе его Энгус не услышал ни малейшей радости.
«Так ты готов отважиться?»
«Откуда мне знать, на что я отважусь? Если я совершу то, что мне предстоит, тогда ты узнаешь, отважился я на что-то — или же нет».
«Хорошо сказано, — откликнулся Энгус. — Больше мне не о чем спрашивать».
«А твоя госпожа — полагаю, она подозревает немногое…»
«Вовсе ничего. Малейший намек поставит под удар нас обоих. Признаюсь тебе — хотя относительно целей и средств их достижения мне упрекнуть себя не в чем — меня мучает мысль, что я вынужден вот так ее оставить — исчезнуть мгновенно — а куда, она никогда не узнает, — да, это меня терзает, хотя подобрать название своему чувству я не могу. Она сохраняла мне верность, как и я ей, — поверь, не так уж много найдется женщин, готовых подолгу благоволить мне подобным».
«И куда же ты направишься? В какие края, к каким берегам?»
«Этого я не знаю, но лишь бы подальше. На мне поставили метку раз и навсегда, снять ее нельзя: как видишь, я тот, кто есть, — ни один полицейский сыщик, ни один исполнитель Закона, ни один пограничный страж не обманется на мой счет, — а сеть блюстителей правопорядка широка и вездесуща, и они осведомлены не хуже нашего. Чтобы избежать погони, уйти я должен как можно дальше — куда не дотянется их рука».
«Тогда к Антиподам. Или в Китай».
«Говорю же, мне все равно — лишь бы не в Аид — и этого достаточно».
«Отлично, — с неожиданной решительностью заявил Али. — Я принимаю твое предложение — я останусь здесь — и выполню все обязанности, какие только на меня возложат — со всем старанием, на какое способен — если ты меня наставишь, что и как…»
«Ага! — вскричал Энгус, хлопнув в ладоши. — Ты просто чудо!»
«Но с одним условием — что ты тоже возьмешь на себя задачу — не менее опасную, хотя твоей Жизни и Здоровью угрозы не предвидится, — однако успех ее сомнителен — и тебе также придется соблюсти тайну. Обязан — согласно данному обету — исполнить это я, но по праву — скорее ты».
Энтус вопросительно нахмурил брови и потребовал разъяснений. Вместо ответа Али задал вопрос: «Скажи, ты когда-нибудь задумывался о своей Дочери?»
Услышав это слово, Энгус, словно его ударили, резко отвернулся, но только на мгновение, и довольно спокойно переспросил: «О какой дочери ты говоришь?»
«Насколько мне известно, у тебя только одна».
«Могло быть и больше, — возразил Энгус. — В Вест-Индии вряд ли найдется хоть один рабовладелец, который не наплодил бы целую уйму темнокожих сосунков».