77 
«Милорд, я предоставляю это право моему адвокату», — ответил Али. Он обещал мистеру Бланду, что, невзирая на все требования, произнесет лишь эти слова — и никакие за всю его жизнь не давались ему труднее.
«Ваш адвокат не может отвечать за вас, — усталым, но мягким голосом проговорил Судья. — Если у вас есть что доложить Присяжным, вы должны сами сообщить, где находились, что делали и прочее — а если у вас имеются какие-то замечания касательно уже предъявленных свидетельств, вам необходимо высказать их самостоятельно. Итак, сэр, вы намерены вверить защиту своему Адвокату?»
«Да», — ответил Али.
Вслед за этим судья обратился к улыбавшемуся Адвокату: «Быть может, вы посоветуете вашему Подопечному высказаться самому?»
«Нет, милорд, я посоветовал бы ему вообще ничего не говорить».
Таким образом, единственная улика против Али оказалась косвенной, а самое существенное замкнуто в черном ящике под названием «Слухи», исход откуда был навсегда закрыт; Обвинителей, будто свору шавок на коротком поводке, удерживал отказ Али говорить; Судье — к огорчению, написанному на вытянутых и сердитых лицах многих и многих, — пришлось внушить присяжным, что виновность Али, какой вероятной она бы им ни представлялась, не доказана вне допустимости Сомнения — и посему вынести ему приговор они не имеют права — такова нынешняя, наиболее употребительная в Лондоне практика, которой необходимо следовать и здесь. На этом мистер Уигмор Бланд отвесил Судье и Присяжным галантный поклон, граничивший с дерзостью, и обратил к Али румяное веселое лицо, сиявшее подобием Солнца.
Невиновен! Вина, во всяком случае, не доказана — такое решение мог вынести только шотландский суд, и оно ничем не отличается (применительно к Свободе и Собственности ответчика) от оправдательного приговора — каким бы ни представлялось оку Всевидящего Судии или внутреннему взору оправданного. Нет вины более острой и жгучей, нежели вина безымянная: будь страдалец величайшим благодетелем человечества, равным Прометею, — коршун Юпитера не прекратит терзать его плоть и казнить за неведомый ему самому грех! Эта мысль не покидала и Али, и всех, кто присутствовал на судебном процессе — или знакомился с отчетами о нем во всех газетах, консервативных и радикальных, — ведь других подозреваемых не нашлось — не был назван даже предположительно никто из подлинных жестоких убийц — и, однако, «не сам же он подвесил себя, будто мясную тушу», как выразился один Наблюдатель. Если и не жажда Справедливости главенствовала в умах, озадаченных исходом дела, то уж любопытство терзало их несомненно — и, похоже, удовлетворены оба эти чувства не были.
Когда Али обрел наконец свободу передвижения, он обратился к своему защитнику с просьбой об услуге: ему хотелось бы совершить путешествие к родным местам — «шотландским владениям», как он выразился, не желая показаться сентиментальным, — а поскольку расстояние до них можно было покрыть за один день, Юрист не замедлил выразить согласие, поскольку охотно пользовался любым случаем употребить в дело свой превосходный экипаж (хоть и был оповещен, какой урон могут нанести карете скверные проезды, которые шотландцы именуют дорогами и большаками). Путешественники благополучно достигли подъездной аллеи, что вела через заброшенный Парк к воротам Аббатства: по этому пути, в ином экипаже, в иную пору везли Али — казалось, как давно! Али замолчал, так что даже адвокат проникся его настроением и напустил на себя сдержанный вид.
Теперь никто из слуг не вышел Али навстречу — хотя распоряжением суда именно он был теперь их лэрдом — да Али этого и не ожидал. Однако после долгого дергания за звонок и громких окликов появился наконец человек, со старческой медлительностью отворивший воротца: им оказался Старина Джок — та самая преданная душа, к которой Али некогда льнул! Под любопытными взорами адвоката, плача от потрясения, Али заключил старика в объятия: отсутствовал он всего лишь год, но по виду Старины Джока можно было заключить, что минуло все десять, — срок, оказавшийся непосильным для старческой плоти. Вспомнив затем о долге хозяина, Али пригласил гостя войти и позаботился об его устройстве, насколько было в его силах: приезжий джентльмен был как будто несколько подавлен предложенным гостеприимством, хотя и старался этого не обнаруживать.
«Ваши наследственные права теперь утверждены — а вы принадлежите, как я понимаю, к весьма древнему роду», — произнес он, оглядывая голые стены холодных залов.
77 
