Особенно,... 
67 
На кухне появился Мариус и бесцеремонно огорошил родителей заявлением, что на школьной фотографии «вид у него дерьмовый». Фотография была тут же представлена на всеобщее обозрение. Вид у Мариуса отнюдь не был дерьмовым.
— Вид у тебя отнюдь не дерьмовый, — авторитетно произнес Ричард.
Он подумал, что уж кто-кто, а он-то знает, что значит выглядеть дерьмово.
— Ты хорошо выглядишь.
— Мне кажется, это просто ужасно, — сказала Джина, — малыш кричал: «Простите меня! Простите!»
В наши дни молодежь ругается чаще, и старики ругаются чаще..
Пожалуй, это единственная область, в которой ваши родители могут поразить вас в той же степени, что и ваши дети. Разумеется, люди среднего возраста тоже чаще ругаются, инстинктивно протестуя против того, что силы постепенно их покидают.
«Простите меня! Простите!» — кричал мальчик незнакомому дяденьке на детской площадке рядом с домом. Брата этого мальчика дяденька тоже зарезал. Но он не издал ни звука. Он не кричал: «Простите меня! Простите!» Он был старше, и, наверное, он знал то, чего не знал его младший братишка.
В последнее время многие потеряли свои привилегии. Вот и мотив утратил свое важное место в прежнем триумвирате сыска: орудие убийства, мотив, возможность. Орудие, мотив и возможность сменили свидетели, признание и материальные улики. Современный следователь вам скажет, что он практически и не задумывается над мотивом. Нет смысла. Простите, но от этого никакого толку. На кой черт мне знать «почему», скажет он. Лучше выяснить «как», и узнаешь — кто. И к черту «почему».
«Простите меня! Простите!» — кричал малыш. Он думал, что чем-то невольно обидел и разозлил убийцу. Он думал, что это и есть «почему». Маленький мальчик искал мотив на современной детской площадке. Не ищите его. Вы его не найдете, потому что его нет. Простите меня. Простите.
Этот район города ветвился и размножался, как семья нищих по фамилии Роксхолл. Роксхолл-роуд, потом Роксхолл-стрит. Роксхолл-Террас и Роксхолл-Гарденз. Потом — Роксхолл-Корт, Роксхолл-лейн, Роксхолл-клоуз, Роксхолл-плейс, Роксхолл-роу, Роксхолл-уэй. Так что сначала едешь по Роксхолл-драйв, затем паркуешься на Роксхолл-парк, а потом идешь пешком по Роксхолл-уок. Ричард запер «маэстро», дни которого уже были сочтены, потом обернулся, чтобы окинуть взором пейзаж, если уместно говорить о пейзаже, или о месте действия, или о чем бы то ни было в этом роде в такой перекошенной, с завихрениями прозе. Вообще-то, сейчас, пожалуй, самое время сделать краткий экскурс в прозу Ричарда (полагаю, именно этим сейчас и занимается Гэл Апланальп), пока он сам, чертыхаясь, ковыляет в поисках Дарко и Белладонны от Роксхолл-авеню через Роксхолл-Кресент к Роксхолл-мьюз.
По сути своей Ричард был заблудившимся, брошенным на произвол судьбы модернистом. Его оппонент Гвин Барри, пожалуй, не задумываясь, согласился бы с мнением Германа Мелвилла, что искусство должно доставлять читателю удовольствие. Модернизм был лишь кратким отступлением в сторону усложненности. Однако Ричард по-прежнему пребывал в этой усложненности. Он не испытывал ни малейшего желания доставлять читателю удовольствие. Как раз наоборот, Ричард испытывал своего читателя на прочность, чувства его читателя должны были звенеть, как туго натянутая тетива. В «Преднамеренности» повествование велось от первого лица, в «Мечтах…» — от строго конкретизированного третьего. Безымянные «я» и «он» были заместителями автора. Романы Ричарда представляли собой лишь изредка не прерываемые внутренние монологи автора. «Без названия» с его восемью временными планами и командой из шестнадцати рассказчиков — рассказчики сменяли друг друга, но ни один из них не был достоверным рассказчиком. На первый взгляд это могло показаться отказом от его прежней схемы, но лишь на первый взгляд. Как и прежде, это был только один голос. И этот голос звучал умно и эротично… Хотя проза Ричарда была талантлива, он не пытался писать талантливые романы. Он пытался писать гениальные романы, как Джойс. Что касается гениальных романов, Джойс, несомненно, на первом месте, но даже его романы — наполовину занудство. Ричард, вероятно, был занудой от начала до конца. Если попытаться определить его прозу одним словом, то почти наверняка таким словом окажется «нечитабельная». На тот момент роман «Без названия» еще оставался непрочитанным, но никто и никогда по собственной воле не мог дочитать до конца его предшественников. Ричард был слишком горд и слишком ленив и в некотором смысле слишком умен и слишком безумен, чтобы писать талантливые романы. К примеру, сама мысль о том, чтобы вытащить персонажа из дома и заставить его тащиться невесть куда через весь город, приводила его в состояние, близкое к изнеможению…
67 
