106 
Дорога до Фоппля заняла еще несколько часов. Единственным приключением в пути была перестрелка — на этот раз настоящая — слева за холмом. Наконец, глубокой ночью в кромешной тьме зарослей кустарника внезапно вспыхнули огни поместья. Мондауген перешел по мосткам через небольшой овраг и остановился перед дверью.
Праздник, как обычно, был в разгаре — в африканской ночи ослепительным светом сияла сотня окон, сотрясались горгульи, арабески, орнаменты и лепнина «виллы» Фоппля. Пока дворовые бондели разгружали капскую повозку, Мондауген рассказывал о происходящем хозяину, который стоял в дверях, окруженный стайкой девушек.
Новости встревожили некоторых соседей Фоппля, владельцев окрестных ферм.
— Но нам, — объявил Фоппль присутствующим, — лучше остаться здесь. Если начнут поджигать и громить дома, это все равно произойдет — будете вы защищать свое имущество или нет. Если мы рассредоточим наши силы, то смогут уничтожить и нас, и наши фермы. Этот дом — лучшая крепость во всей округе, хорошо укрепленная, легко обороняемая. Дом и земли со всех сторон защищены глубокими оврагами. Здесь предостаточно пищи, хорошего вина, музыки и, — он похотливо подмигнул, — красивых женщин.
— К черту всех! Пускай воюют! Здесь мы устроим фашинг. Заприте двери, закройте окна, сбросьте мостки и раздайте оружие. С сегодняшней ночи мы — на осадном положении.
II
И начался Осадный Праздник Фоппля. Мондауген уехал через два с половиной месяца. За это время никто не отважился выбраться наружу и не получал известий из других регионов. После отъезда в погребе оставалась дюжина покрытых паутиной бутылок вина, и еще ожидала ножа мясника дюжина коров, а огород за домом по-прежнему изобиловал помидорами, ямсом, мангольдой и пряными травами. Вот как богат был фермер Фоппль!
На следующий день после прибытия Мондаугена дом и угодья отгородили от внешнего мира. Возвели ограду из прочных заостренных бревен и сбросили в овраг мостки. Составили расписание дежурства, назначили членов штаба — все в духе новой, захватившей гостей игры.
Здесь подобралась странная компания. Конечно, много немцев — как богатых соседей, так и приезжих из Виндхука и Свакопмунда. Но были голландцы и англичане из Союза, итальянцы, австрийцы и бельгийцы с прибрежных алмазных месторождений, а также французы, русские, испанцы и один поляк — все из разных уголков земли. Вместе они создавали впечатление маленького европейского конклава, лиги наций, собравшейся здесь переждать царящий снаружи политический хаос.
Ранним утром в день приезда Мондауген, стоя на крыше, натягивал антенны вдоль ажурной железной решетки, украшавшей самый высокий фронтон виллы. Ему открывался унылый вид на овраги, траву, пыль и заросли кустарника, однообразными волнами тянувшиеся на восток к бескрайним просторам Калахари и на север к поднимавшимся из-за горизонта желтым испарениям, которые, казалось, вечно висят над тропиком Козерога.
Внизу Мондауген видел лишь внутренний дворик. Слишком яркий, будто усиленный, просочившийся сквозь бушевавшую далеко в пустыне песчаную бурю солнечный свет отражался от раскрытого окна в эркере и падал вниз, во дворик, высвечивая темно-красное пятно или лужу. От него к ближайшему дверному проему тянулись два усика. Мондауген с дрожью взирал на пятно. Отраженный свет проходил над стеной и исчезал в небе. Он поднял глаза и увидел, как открывавшееся напротив окно завершило движение, и женщина неопределенного возраста в переливающемся зелено-голубом пеньюаре зажмурилась от солнца. Ее левая рука поднялась к левому глазу и задержалась там, словно поправляя монокль. Мондауген пригнулся за коваными железными завитками, изумленный не столько деталями ее внешности, сколько собственным подсознательным желанием наблюдать исподтишка. Он ждал, что от ее неосторожного движения пеньюар распахнется, обнажив соски, пупок или лобковые волосы.
Но женщина заметила его.
— Выходи, выходи, горгулья, — игриво позвала она. Мондауген выпрямился, потерял равновесие и чуть не свалился с крыши, но, успев ухватиться за громоотвод, немного сполз по нему, замер под углом 45 градусов и залился смехом.
— Мои антенночки! — захлебывался он.
— Приходи на крышу в садик, — пригласила она и скрылась в белой комнате, превращенной отделавшимся, наконец, от Калахари солнцем в ослепительную загадку-лабиринт.
106 
