112 
Этот царь, по имени Ликаон, властный и могучий правитель, имел от своих жен пятьдесят сыновей. Чтобы лучше удержать своих подданных в подчинении, он называл себя большим другом богов и утверждал, что путешественники, часто останавливающиеся за его столом, не кто иные, как навестившие его боги.
Случай показался мне слишком серьезным, чтобы доверить кому бы то ни было его расследование. Я принял человеческий облик, скрывшись под личиной нищего старика. Мой плащ из грубой шерсти был весь изношен, истерт, грязен; я был бос и опирался на высокий посох, отполированный потом в том месте, где его касается рука; моя поступь была медленной, а спина согбенной.
В таком виде я появился в жилище Ликаона, где попросил крова и пищи. Слуги отвели меня к царю; тот отнесся ко мне с большим почтением, велел предоставить мне пышные покои и задать пир в мою честь.
— Это чересчур, владыка, — сказал я ему. — Такому убогому бродяге, как я, вполне хватило бы лепешки с зубчиком чеснока да соломы в уголке твоих конюшен.
— Бедняков, которые стучатся в мои двери, здесь всегда принимают как богов. Я не задаю им вопросов и не выведываю секретов.
Он говорил громко и напыщенно, чтобы слышал весь двор.
«Вот человек, который полагает, что лжет, но вскоре весьма удивится», — подумал я.
Однако сыновья Ликаона, желая узнать, обманывает их отец или же боги и впрямь толпятся у его ворот, задумали жестокую хитрость. Сорок девять из них сговорились зарезать и выпотрошить пятидесятого, маленького Никтима, которому было всего несколько лет, и смешать его внутренности с козьей и бараньей требухой, варившейся в котле для пира.
— Если старый попрошайка и впрямь бог, то он заметит эту проделку и покарает Ликаона, — шептались сорок девять братьев. — А если нет, значит, отец нас обманывает и мы можем его свергнуть.
Все уселись за огромный стол, сделанный из дубовых досок толщиной в два пальца. Ликаон усадил меня на почетное место, сам сел справа от меня, затем сорок девять его сыновей — в порядке старшинства. Принесли котел. Слуги черпали оттуда и разливали по мискам похлебку, где в горячем масле и пряностях плавала требуха. Склонившись над своей миской, я почувствовал, как на меня уставились сорок девять пар глаз. Я поднес ложку ко рту... и внезапно, выпрямившись, опрокинул разом стол, тарелки и котел.
— Негодяи! — вскричал я. — Вы захотели накормить меня человеческой плотью и приобщить к вашим злодействам! Твои сыновья погубили тебя, Ликаон, желая разоблачить твою ложь. Ибо сегодня бог, царь всех богов, и вправду сел за твой стол. А вы, негодяи, достойные сыновья недостойного отца! Я не вижу самого младшего вашего брата; вернее, я вижу перед собой его внутренности, которые упали в пыль, миновав ваши желудки! Я воскрешу вашего брата Никтима и дам ему место среди бессмертных, ибо частица его плоти коснулась моих уст. Но вы знаете о каре, которая вам уготована, вам и всему вашему роду...
Я не успел закончить. Кара уже обрушилась. Свет над Аркадией и всей Грецией, над островами, над морем и над всей этой частью мира стал вдруг невыносимо ярок; воздух обратился в сплошное пламя и лучи; нестерпимый жар высушил ручьи, в одно мгновение превратил весенние деревья в осенние. Гигантский раскаленный шар, увеличиваясь с каждой секундой и отливая голубизной по мере своего приближения, мчался к земле. Моя молния была тут ни при чем, я и сам дрожал.
— Солнце падает на нас! — завопили сыновья Ликаона, а также весь народ Аркадии и все люди до обоих горизонтов, от Иберии до Индии.
Но падало не Солнце. То был его сын.
Падение Фаэтона. Погибшее светило
У Гелиоса-Солнца был сын; я верно выразился: был. Этого сына звали Фаэтоном, то есть Блистающим.
Однако, когда разлад воцарился среди людей, извратив их мысли и поступки, то же самое случилось и среди небесных тел. Все сцеплено друг с другом, повторяю вам, все связано в мироздании. И вы должны рассматривать это не как извинение вашим излишествам, но скорее как предостережение: не вносить смуту в космос.
Фаэтон завидовал своему отцу, гораздо более крупному, более сильному, более яркому, который каждое утро с золотыми поводьями в руках отбывает на своей колеснице, чтобы обогнуть весь мир. Фаэтон завидовал его лучезарному великолепию, его уверенному виду, его способности все видеть на земле, а также тому, что Гелиосу поклоняется все живое, что радость наполняет людей, животных и растения, когда его кони появляются из небесных врат, распахнутых розовоперстой Эос, Зарей. Фаэтон завидовал гимнам всеобщей благодарности, что возносятся к отцу на протяжении всего его пути, и даже грусти, которая распространяется по миру, когда пурпурные колеса солнечной колесницы исчезают на западе.
112 
