54 
— Если у тебя хватало для этого денег или ты принимал решение стать сукиным сыном похлеще, чем твои дружки.
Энди трясет головой.
— Ты всегда слишком уж ненавидел тори, а потому не мог разобраться во всем этом беспристрастно. Но дело вовсе не в том, кто был прав, и еще в меньшей степени — кто был бы прав; чувства людей — вот что имеет значение, потому что именно из них-то и возникли идеалы эпохи; консенсус вел в тупик, осторожность — к бесплодию, а отсюда идея: встряхни систему, прими радикальные решения в масштабе страны — ведь в бизнесе такие решения принимаются, — сделай это хотя бы раз в истории, если хочешь чего-то добиться, выбери путь роста, монетаристский шиллинг.[53] — Он вздыхает, снова достает портсигар и протягивает мне, я беру самокрутку. — И я был одним из тех, кто выбрал, — сказал он, прикуривая косяк от зажигалки «Зиппо». — Я был верным бойцом в крестовом походе детей за возвращение потерянной цитадели британской экономической мощи. — Он разглядывает пламя, а я курю. — Хотя, конечно, я уже и перед этим внес свою лепту: был одним из «наших парней», участником Экспедиционного корпуса, частью сил специального назначения, которые вернули Мэгги ее упавшую было популярность. — (Я не знаю, что сказать, и, следуя обретенной с возрастом линии поведения, не говорю ничего.) — Ну вот мы и приехали, — говорит Энди, наклоняясь вперед и хлопая ладонями по коленям, потом — я толкаю его под локоть — берет у меня самокрутку. — Спасибо. — Он затягивается. — Вот мы и приехали, проведя свой эксперимент; была одна партия, одна ведущая идея, один последовательно проведенный план, один сильный лидер — и ее серые тени, — и все это закончилось громким пуком. Промышленная база подточена до самого основания, до самой кости — аж костный мозг вытекает, прежняя смутно социалистическая неэффективность заменена оголтело капиталистической, власть централизована, коррупция узаконена, выросло поколение, которое если что и будет уметь, так это открывать машины вешалками для пальто, а знания их ограничатся списком растворителей, от которых лучше всего торчать, надев полиэтиленовый мешок на голову, перед тем как начнешь блевать или вырубишься.
Он глубоко затягивается, прежде чем передать самокрутку мне.
— Да, — соглашаюсь я, беря косяк. — Но ты в этом вроде не виноват. Ты свою лепту внес, но… Всвэкни.
— Да, В Свое Время Это Казалось Неплохой Идеей…
— Понимаешь, старик, я вовсе не считал, что кто-то из вас должен туда ехать, но не думаю, что я смог бы на Фолклендах сделать то, что сделали вы. Я о чем — если бы и была какая-нибудь война, на которой, по моему разумению, стоило бы воевать, и если бы меня призвали или что-то такое, то я ведь трус, я физически не гожусь. А ты был годен. Ты сделал это. Ну его в жопу — кто там прав, кто виноват, если уж ты там оказался, под огнем, и твоих дружков убивают у тебя на глазах, ты должен уметь драться. Ты-то, слава богу, дрался. А за себя я не уверен.
— Так значит, — говорит он, глядя на меня, — ты считаешь, что я настоящий мужчина, потому что научился убивать и, мать его, убивал?
— Нет, я только хочу сказать…
— Ну да, — говорит он, опять глядя в сторону, — много от этого было проку с таким говнюком капитаном, как у нас, а у него даже духу не хватило это признать — послал хороших ребят под пули, чтобы доказать, какое он храброе говно.
Энди берет полено из сушилки и кладет его в огонь, сначала ударив им по другим — горящим, отчего они сыплют искрами.
— Да, — говорю я, — и все же…
— Ты ошибаешься, — говорит он, вставая со своего места и направляясь в угол комнаты к какой-то полуоткрытой ставне, за которой глубокий странноватый шкаф кубической формы — кухонный лифт. Он тянет на себя верх металлической ставни, и одновременно нижняя уходит внутрь. Он по одному вытаскивает оттуда поленья, складывает их себе на руку и тащит к очагу. — Мы все несем ответственность, Камерон. От этого никуда не деться.
— Ну, ты уж типа того, Гулд, наехал, как мама, — говорю я, стараясь перевести все в шутку, но сказанное даже мне самому кажется глупым.
Я протягиваю ему косяк, Энди садится, курит и раскладывает поленья вдоль края камина для просушки.
Он кидает на меня взгляд.
— И память у меня хорошая — я все еще тебя не простил… Ты ведь тогда даже не попытался спасти меня на льду. — Он глубоко затягивается марфухой, а я сижу и думаю: «Ни хера себе», потом он возвращает мне самокрутку — на лице мрачная улыбка. — Шутка. Я этой историей уже двадцать лет щеголяю перед мужиками и завлекаю в постель женщин.
54 
