Последние отзывы

  39  

– Пожалуй, мне это не интересно, – перебил его Фольк, не переставая растирать пальцем краску. – Не слишком оригинально и чрезмерно предсказуемо.

Маркович молчал, размышляя над своим рассказом.

– Представьте себе, он смеялся, – продолжил он. – Бедняга смеялся, пока мы его избивали… Он смотрел на нас широко открытыми глазами, разинув рот, из которого капала слюна, и смеялся… Как будто хотел нас задобрить.

– И никаких денег вы, конечно же, не нашли.

Маркович посмотрел на него внимательно и с уважением. Затем покачал головой.

– Там ничего не было. Ни гроша. К сожалению, мы слишком поздно это поняли.

Он положил кисть на место и сунул большие руки в карманы, наблюдая за работой Фолька.

– Потом мы еще долго не могли смотреть друг другу в глаза.

Фольк закончил растирать контуры, отошел на пару шагов и посмотрел на изображение. Рот жертвы пока не был закончен, однако в целом выражение лица выглядело более убедительно. Возмущение вместо страха. Вертикальные, грязноватые тени делали лицо еще более выразительным. Сила и жизнь за миг до смерти. Они были почти так же реальны, как его воспоминания. Удовлетворенный, он подошел к умывальнику и сполоснул перепачканные краской руки.

– А почему вы принимали участие?… Могли смотреть со стороны, В конце концов, вмешаться.

Маркович пожал плечами.

– Это были мои товарищи, понимаете?… Есть такое понятие, как компания. У нее свои законы.

– Конечно. – Фольк саркастически скривил рот. – А как бы вы себя вели, если бы насиловали женщину? Каким законам подчинялись?

– Я никогда никого не насиловал. – Маркович был явно раздражен. – И при мне этого никто не делал.

– Наверное, просто не представилось случая. Взгляд Марковича сделался враждебным. В глазах появился злой огонек.

– За вами тоже водятся грешки, сеньор фотограф. Так что поосторожнее. Ваша камера много раз была пассивным соучастником… Или даже активным. Вспомните ту проклятую бабочку, из-за которой я оказался здесь.

– Разница в том, что свои грешки я совершал один. Я и моя камера. Точка.

– Звучит довольно напыщенно.

– Вы так думаете?

– Значит, вам тоже по-своему везло.

– Дело не в этом. – Фольк поднял указательный палец. – Я действовал осознанно. Таков был мой выбор с самого начала.

– Думаю, вы ошибаетесь. Скорее всего, все складывалось само собой, и слово «выбор» здесь ни при чем. Это многое объясняет – даже то, что вы остались живы.

Маркович ткнул пальцем в свою голову, поясняя, о каком выживании идет речь. Затем кивнул на фреску.

– Вот объяснение, почему вы здесь оказались, – продолжал он. – Я всегда угадывал нечто особенное в ваших фотографиях. Ваше творчество не объясняется ни угрызениями совести, ни вдохновением. Скорее всего… Не знаю, как правильно выразиться. Может быть, поиск формулы. Или теории.

– Нечто вроде научного исследования?

Лицо Марковича смягчилось.

– Именно, – ответил он. – Только сейчас я понял, что вы никогда не принимали увиденное близко к сердцу. И сейчас вам по большому счету тоже все равно. Вы многое повидали, однако опыт не сделал вас добрее и ответственнее. Просто в один прекрасный день фотографии стало недостаточно. Бывает с некоторыми словами: их так часто употребляют, что они утрачивают смысл. Возможно, именно поэтому вы сейчас рисуете. Но о чем бы ни шла речь – о живописи, фотографии или словах, – в вашем случае это одно и то же. Думаю, вы сопереживаете не больше, чем ученый, наблюдающий в микроскоп за войной микробов в гнойной ране. Микробы против амеб.

– Лейкоциты, – поправил его Маркович. – Микробам противостоят лейкоциты. Белые кровяные тельца.

– Отлично. Лейкоциты против микробов. Вы смотрите и записываете.

Фольк подошел к нему, вытирая тряпкой руки. Оба некоторое время молчали, разглядывая фреску.

– Возможно, вы правы.

– В таком случае вы хуже меня.

Проникший в окно луч солнца коснулся беженцев, изображенных на фреске. Золотые искорки, сверкающие пылинки в воздухе делали изображение более объемным и правдоподобным. Будто сквозь глазок в двери тюремной камеры или барака в концентрационном лагере.

– Как-то раз я фотографировал перестрелку в сумасшедшем доме, – сказал Фольк.

10

Оставшись один, он весь вечер до темноты работал над нижней частью фрески: воины с левой стороны возле дверного косяка ждут приказа ринуться в битву, один выступил вперед, держа копье наперевес, и, никого не дожидаясь, бросился на ощетинившиеся копья, написанные чуть левее, где на грунтовку был нанесен эскиз углем – черным по белому – смутно различимых силуэтов, которые на готовой фреске превратятся в авангард войска. Облик этого одинокого вояки – сначала он был задуман менее деятельным и агрессивным, скорее похожим на рыцаря с гравюры «Рыцарь, смерть и дьявол» Дюрера – напомнил Фольку сцену из «Вступления в бой Микелетто да Котиньолы», одного из трех полотен триптиха «Битва при Сан-Романо», висящего в Лувре. Время стерло контуры и придало сцене необычайную современность, превратив сюжет, в центре которого изначально были пять сидящих верхом рыцарей с пятью поднятыми копьями, в удивительно динамичный эпизод, будто на картине изображался лишь один персонаж, чье движение визуально распадалось на части. Это было предвосхищением временных искажений Дюшана, опытов футуристов или хронофотографий Марея. На картине Уччелло силуэт, в первый момент казавшийся одним рыцарем, на самом деле представляет собой контуры пяти заслоняющих друг друга всадников, у которых видны только три головы с тремя перьями, одно из которых развевается на ветру. Когда смотришь на картину, кажется, что это один-единственный всадник держит пять ощетинившихся веером копий, словно изображено одно копье в различных стадиях движения. Все это похоже на серию динамично сменяющих друг друга кадров, фрагмент кинофильма, разделенный на несколько фотограмм; такого эффекта не может достичь даже современная фотография, сделанная с длинной выдержкой. Время и случайность тоже являются своего рода художниками.

  39