Утром за аппаратом пришлось как следует попотеть, что да, то да, а счет какой придет... Оглоушенный кофеином, я походил на лихорадочно дергающуюся заводную куклу, жертва часовых поясов и перепоя. Телефон попался допотопный — с дисковым набором. А пальцы мои были уже до такой степени сбиты и изгрызены, что пуговицы на рубашке обжигали, словно капли расплавленного припоя. В какой-то момент пришлось задействовать левую клешню.
— Ваш номер, пожалуйста, — с вкрадчивой монотонностью гудела телефонистка, и так каждый раз.
— Это опять я, — отвечал я, и снова: — Сто первый номер. Это же я, опять я.
Начал я с собственной квартиры и звонил туда неоднократно. У Селины есть свои ключи, она вечно то там, то здесь... Я поговорил с Манди и Дебби, ее как бы соседками. Я позвонил в ее прежнюю контору. В ее танцкласс. Даже ее гинекологу. Никто не знал, где она. Параллельным курсом я тралил эфир в поисках Алека Ллуэллина. Я поговорил с его женой. С тремя из его подружек. С куратором, у которого он отмечается, пока идет его условный срок. Все без толку. Ну и кошмары лезут в голову в трех тысячах миль от дома.
Подал голос пес. Собственное лицо казалось мне крошечным и растерянным между толстыми пунцовыми ушами. Я откинулся на спинку и пронзительным взглядом впился в телефон. Несколько секунд тот крепился, но все-таки зазвонил. Естественно, я решил, что это она, и жадно схватил трубку.
— Алло!
— Джон Сам? Говорит Кадута Масси.
— Наконец-то, — сказал я. — Высокая честь для меня.
— Рада вас слышать, Джон. Но прежде чем мы встретимся, хотелось бы кое-что прояснить.
— Что именно, Кадута?
— Например, сколько, по-вашему, у меня должно быть детей?
— Я думал, одного хватит.
— Нет, Джон, не хватит.
— Что, больше?
— Гораздо больше.
— Сколько примерно? — спросил я.
— Джон, я считаю, у меня должно быть много детей.
— Ладно. Почему бы, собственно, и нет. Сколько все-таки — три, четыре?
— Посмотрим, — произнесла Кадута Масси. — Джон, я рада, что вы меня поняли. Большое спасибо.
— Рад стараться.
— И вот еще что. По-моему, у меня должна быть мать — седая, в черном платье. Но это не так важно.
— Хорошо, договорились.
— И вот еще что. Как вы думаете, может, мне изменить имя?
— На какое?
— Еще не знаю. На какое-нибудь более подходящее.
— Как скажете. Кадута, давайте встретимся.
После этого я заказал в номер целую батарею коктейлей и штабель тарталеток. Заказ принес тот же чернокожий коридорный, балансируя серебряными подносами на кончиках напряженных пальцев. Мелких купюр у меня не оставалось, пришлось дать ему на чай пятерку. Он скользнул взглядом по ряду бокалов, затем по мне.
— Угощайся, — предложил я, протягивая ему коктейль.
Он мотнул головой, сдерживая улыбку, отвернул подвижное лицо,
— Что так? — невозмутимо поинтересовался я и отхлебнул. — Слишком для вас рано?
— Большой компанией вчера гуляли? — спросил он, не в силах сохранять одно и то же выражение дольше пары секунд.
— Как тебя звать?
— Феликс.
— Нет, Феликс, — ответил я. — Это я все один.
— А... собираетесь гулять?
— Собираюсь. Но опять же один. Проклятье. У меня такие проблемы, что ты даже не представляешь. Другое расписание, Феликс. По моим часам давно пора обедать.
Он вскинул круглый подбородок и с усилием кивнул.
— Да, мужик, — сказал он, — на тебя только посмотришь — и к бабке не ходи, ясно, что, как начнешь, так никогда и не остановишься.
Тем я в этот день и ограничился. Залил в себя бухло и уничтожил закусон. Побрился. Подрочил, до мельчайших подробностей восстанавливая в памяти последнюю ночь с Селиной. По крайней мере, попытался. Воспоминания очень смутные, да еще потом такая толпа народа ввалилась... В итоге, пульсируя в такт с моим несчастным зубом, я промучился несколько часов перед ящиком, бессвязно бормоча и на грани отключки, словно престарелый призрак с богатым послужным списком, вот-вот готовый окончательно раствориться в воздухе, — спорт, мыльная опера, реклама, новости, другой мир. Лучше всего было варьете, вел программу ветеран эстрады — я его с детства помню, он уже тогда считался старпером. Ни хрена себе, эти мастодонты до сих пор на виду, до сих пор живы, до сих пор — подумать только — в шоу-бизнесе. Сейчас таких уже не делают. Нет, секундочку, давайте уточним — как раз только сейчас, в восемьдесят первом, таких и делают. Раньше не могли — техника не позволяла. Да на нем, наверно, живого места нет, сплошной триумф косметической хирургии. Хищное сиянье зубных протезов под стать мертвенно-пластроновому блеску выпяченной манишки. В контактных линзах зеленый тигриный блик. А загар-то, загар — как свежая краска. Нет, потрясающий вид, самый, что ни на есть, радужный. Кудри, как смоль, так и сочатся витаминами. Ушки на макушке, вполне аппетитные (наверно, резина). Когда я зашибу всю деньгу, которая мне в ближайшее время светит, и отправлюсь в Калифорнию делать заслуженную тяжким трудом, давным-давно обещанную себе пересадку тела, я вспомню этого зеленоглазого и скажу врачам, погружаясь в сладкие пучины наркоза: вот; это-то мне и надо; сделайте мне в точности так... Но теперь престарелый андроид по очереди выводит на сцену совсем древних типов, таких же бодрячков, железные люди в смокингах, мудацкий кордебалет — «мистер музыка», «шоу-бизнес собственной персоной» и тэ дэ. Секундочку. Я точно помню, вот этот с краю давным-давно помер. Вообще, если подумать, вся программа выглядит как-то странно, застойный дух и нездоровая фактура обработанной пленки, гробовой глянец — транс, паралич, трупный шик-блеск. Я переключил канал и потер щеки. Теперь экран показывал огромную автомобильную свалку, прессование ржавых остовов под мелодию шума в моих ушах, новый некрополь старых американских богов. Я снова сел за телефон, но никто нигде не отвечал.