27 
Конечно, он был чудовищно несправедлив к Энн; однако несправедливость эта внешняя, частная, а в более общем, более сложном смысле все как раз справедливо. Он не мог бы поговорить с Энн разумно, объяснить ей, что его мучает. Она бы просто не поняла. Стояла бы перед ним, сильная своей честностью — той примитивной честностью, которая выбивала у него из-под ног все опоры, губила его воображение, из-за которой она стала в его глазах мертвяще бесформенной, абсолютно незначительной, — и ничего бы не поняла. Представляя себе эту картину, он видел в Энн воплощение негативного начала. Да, она его погубительница, и его тактика против неё подсказана и оправдана инстинктом самосохранения. И все-таки он жалел её и знал, что даже теперь расстался с Грэйхеллоком не навсегда. Он связан с этим местом — связан той же Энн, и ежегодным круговоротом питомника, без которого ещё не научился жить, и Мирандой — больше всего Мирандой, сердцем этой тайны, зеленым глазком этой розы, Мирандой, которую он видел спящей в последние минуты, проведенные в доме, — острые прядки ярко-рыжих волос упали на щеку, а на подушке — кукла с открытыми глазами.
— Интересно, — сказал он наконец, чтобы нарушить молчание, хотя они нередко вот так же молчали втроем, вполне довольные, — интересно, какими вы бываете, когда меня здесь нет. Вот бы узнать!
— Какими бываем, такими станем очень скоро, — сказала Линдзи, взглянув на одни из часов, — потому что сейчас мы тебя выставим. Эмме время приниматься за вечернюю порцию, а у меня ещё целая гора переписки. Я не намерена сидеть за машинкой всю ночь.
— Я не засну, — сказал Рэндл, — так что, если будешь сидеть, вспоминай обо мне.
— Вы будете спать крепким сном, сын мой, — сказала Эмма. — И Линдзи тоже, я не позволю ей работать после ужина. Поди сюда, малютка, ты слышала, что я сказала? — Она поймала Линдзи за руку, когда та хотела отойти, и пытливо на неё посмотрела. — Совсем отбилась от рук, надо её приструнить.
— Ну, это мы все обсудим, когда Рэндл уйдет, — сказала Линдзи, глядя на свою покровительницу с какой-то хищной нежностью.
Рэндл встал. Эмма все ещё держала Линдзи за руку.
— Вот подождите, — сказал он, — как-нибудь перекину Линдзи через седло и умчу отсюда. — Он говорил это не в первый раз.
Эмма засмеялась.
— Нет, нет, я без неё не могу. Не могу без своей забавницы. И потом, я ведь первая её увидела. — Она прижала руку Линдзи к щеке и выпустила.
Рэндл взялся за шляпу и сказал Эмме:
— Отец видел вас на похоронах. Спрашивал меня о вас.
Эмма, наклонившись вперед, снимала крышку с магнитофона.
— В самом деле?
— Да, — сказал Рэндл и добавил: — Я не удивлюсь, если он в ближайшее время здесь появится.
— Так-так… — сказала Эмма. Она повернула катушку, и послышалось бормотание перематываемой ленты.
Глава 8
— Я же тебе говорю, Хью сказал: «Молодец Феликс, он так мило относится к Энн», — сказала Милдред.
Хамфри рассмеялся:
— Хью болван. Какая-то поразительная способность не замечать того, что у тебя под носом.
Феликс Мичем был влюблен в Энн, кротко, безнадежно и сосредоточенно, уже несколько лет.
— Ну, этого, по-моему, никто не замечает, — сказала Милдред. — Феликс молчит, как моллюск. И мы с тобой, дорогой мой…
— Тоже смахиваем на устриц.
— Когда захотим. Я рада, что им, бедняжкам, удалось побыть вдвоем… пока ты столь тактично отвлекал внимание Пенна.
Хамфри улыбнулся. Они с женой прекрасно понимали друг друга. Отношения их были близки, но абстрактны — хорошо смазанный механизм, производящий мало тепла, но работающий бесперебойно.
— Ты, надеюсь, не опасаешься за юного Пенна?
— Еще чего, — сказала Милдред. — Ты же не совсем сумасшедший.
— Если на то пошло, ты столь же тактично отвлекала внимание Хью!
— Да, Хью!.. Конечно, он болван, наш милый, скучный, старый Хью, но я люблю его. И мало того, Хампо, я решила им завладеть. Ты ничего не имеешь против?
Хамфри взглянул на свое отражение в овальном зеркале и пригладил белую гриву.
— Разумеется, нет, милая.
— Ты сам сколько раз говорил, хорошо бы у меня был кто-нибудь. А Хью я ждала достаточно долго.
— Но ты так уверена, что можешь им завладеть? — Хамфри посмотрел на жену, усмехаясь спокойно и ласково. На Сетон-Блейз опускался вечер, в большой гостиной темнело, но лампы пока не зажгли. А сад был ещё полон света. Где-то неподалеку пел дрозд.
27 
