31 
Солнце светило, но как-то слабо, неуверенно, и свет получался рассеянный и бледный. Дул резкий восточный ветер. Тоже лето называется, думал Пенн. Дома и зима-то не такая. Хотелось кому-то объяснить это, пожаловаться, но никто его не слушал. Перед его отъездом мать сказала: «Там все тебя будут расспрашивать об Австралии!» — но отец возразил: «Как бы не так! Им до Австралии и дела нет!» Только он выразился посильнее. Выходит, что отец-то был прав. Такое отсутствие любопытства со стороны родных не особенно огорчало его, огорчала их невысказанная уверенность, что они имеют право судить о нем, а он о них — нет.
Сегодня на душе у него, безусловно, скребли кошки — может быть, из-за вчерашних шарад. Накануне вечером у Свонов играли в шарады, и он там отнюдь не блистал. Он никогда ещё не играл в эту игру и был поражен искусством остальных — как они здорово наряжались и прямо на месте, без подготовки, придумывали всякие смешные вещи. Больше всех отличилась Миранда, в некоторых костюмах она казалась совсем взрослой и очень красивой, а когда нарядилась мальчиком, была ужасно смешная. И оба сына Свонов представляли замечательно, только они так важничали и изъяснялись на таком странном языке, что Пенну трудно было понять, когда они кого-то изображают, а когда говорят от себя. Их отпустили на воскресенье домой, потому что прошла как раз половина триместра в их школе, которая называлась Рэгби и которой они, видимо, очень гордились. С Пенном они были приветливы, но не скрывали, что находят его смешным. Все это не уменьшало его неловкости. Одна Энн составила ему компанию — она тоже совсем не умела играть, но она все время так смеялась и так восхищалась остальными, что никто этого как бы не замечал.
Он глянул вбок, на вторую башню. Эта вторая башня, в которой он ни разу не был, тянула его к себе, как зеркало. Нижние её ступени и покрашенные белым железные перила — точно такие же, как у него, — словно уводили в комнату Синей Бороды. Никто ни разу не предлагал ему подняться во вторую башню, хотя никто, конечно, и не запрещал этого, и он часто подумывал, не забрести ли как будто случайно в комнату Миранды, но пасовал перед необходимостью пройти мимо двери Рэндла. И теперь, когда Рэндл уехал, задача не стала легче. Не только потому, что ему все время твердили, что дядя его со дня на день должен вернуться. Самый его отъезд, громкие голоса и хлопанье дверей, которое Пенн отлично слышал, так поразили его, наполнили безотчетным страхом, что даже в опустевшей комнате Рэндла ему чудились призраки.
Он отошел от окна и оглядел свою такую уютную комнатку. Кровать он застелил аккуратно. Под ней ящик с солдатиками, который он ещё не открывал. Книга про автомобили старых моделей — на полке рядом с привезенной из дому книжкой «Такова жизнь». Немецкий кинжал, вынутый из ножен, лежит на покрывале. Эта комната — собственная, в которой можно побыть одному, — лучшее из всего, что он нашел в Англии. Дома он жил в одной комнате с Бобби. Правда, теперь, когда ожидается ещё один маленький Грэм, отец, может быть, возведет пристройку, предусмотренную в проекте дома. О новом младенце Пенн думал с удовольствием. Как-никак Грэмы — это целый клан.
- Наглец, рек Абдул,
- Ты эмира надул,
- Так не жди удачи в делах!
Неприкрытый австралийский патриотизм… Да, Грэмы — это клан, и не какой-нибудь. Дед его был профсоюзным организатором на железной дороге, прадед — гуртовщиком в Квинсленде, прапрадед был выслан из Англии за работу в тред-юнионах, прапрапрадед был чартистом, прапрапрапрадед — левеллером. (Три последних пункта, свидетельствующих о полном пренебрежении к хронологии, были, к несчастью, всего лишь домыслами.) А прапрапрапрапрадед…
Немецкий кинжал, на который он до сих пор смотрел, ничего не видя, вдруг завладел его сознанием, вызвав непонятную боль. Сперва он подумал — это просто оттого, что скоро придется отдать его Миранде. Потом сообразил, что дело сложнее: его, оказывается, пронизала тревожная мысль, что это будет отличным предлогом, чтобы подняться в другую башню — к ней в комнату.
- Неверный, дрожи!
- Твоей подлой лжи
- Не стерпит всесильный Аллах!
Он взял кинжал с кровати и легко провел им по пальцам. Красота какая — острый, гладкий, опасный, изумительно пропорциональный и законченный. Никогда еще, кажется, ни один предмет не восхищал его до такой степени. Он был даже лучше того воображаемого револьвера, о котором он когда-то мечтал. Пенн погладил черную рукоятку, провел кончиком пальца по эмалевой свастике. Такое ему больше в жизни не попадется. Со вздохом он подошел к окну и снова поглядел на вторую башню. Ветер немного утих, из-за дома доносился глухой, запинающийся голос кукушки. Ку-ку. Разумеется, кинжал надо отдать Миранде, как же иначе, Энн сказала, что не нужно, но это она по доброте, а он, несмотря на доброту Энн, обязан исполнить свой долг. Мысль о долге словно придала ему твердости духа, и он решил, что поборет свою робость, поднимется в ту башню.
31 
