Сначала, вроде бы ничего, но потом стало скучно, ггероиня оказалась какой-то противной... 
115 
– Выйдите! – забыв о приличиях, велел датчанину Константин Иванович. – Мой брат болен. Это скоро пройдет.
Эрстед шагнул к кушетке.
– Это пройдет еще скорее, если я останусь.
– Выйдите!
Предводитель еле сдержался, чтобы не добавить сакраментальное, пахнущее дуэлью «…вон!».
– Врачей не стесняются. Я в силах помочь…
– Вы врач?
– Господин де Моранжье предлагал для уничтожения Зверя прислать в Жеводан армейский полк…
– В некотором смысле. Помолчите, вы меня отвлекаете…
Эрстед уже крепко держал Павла Ивановича за запястья. Без магнитов ему было трудно регулировать флюид. В свое время Франц Месмер отказался от магнитов, сведя лечение к силе магнетизера, но мало кто знал, что в опале, в конце жизни Месмер-старик вновь понял и принял значение намагниченного металла.
– Поднимите голову! Смотрите мне в глаза!
Как ни странно, Павел Иванович подчинился. Да что там! – Константин Иванович и тот привстал в кресле, вняв приказу. Увы, ему был виден лишь профиль датчанина. Предводитель собрался уж было встать, обойти стол и приблизиться к этому властному, очень убедительному человеку, чтобы встретиться с ним взглядом… В последний момент напряжение отпустило рассудок Константина Ивановича, и он сообразил, что слова Эрстеда предназначались его брату.
Шумно выдохнув, он откинулся на спинку кресла и не произнес больше ни слова.
– Вы здесь! Вы слышите меня? – вы здесь и сейчас, и больше нигде…
Впервые Андерс Сандэ Эрстед столкнулся с таким странным течением жизненного флюида. Казалось, из Павла Ивановича во все стороны тянутся тоненькие ниточки. Извиваясь, они шарили в пространстве – во времени? – делаясь похожими на щупальца медузы. Некоторые из них наливались жаром, не опасным, но, вне сомнений, чуждым общему флюиду носителя. Приливы и отливы жара совпадали с речью и молчанием Павла Ивановича.
– Все хорошо. Вы слушаете меня, и вас ничего не тревожит. Когда я хлопну в ладоши, вы уснете. Ваш сон будет крепок и непродолжителен. Пробудившись, вы будете полны сил. Я считаю до пяти. Один, два… три…
Маску идиота на долю секунды сменили памятные черты Гагарина-отца. Отец словно выглянул из-за угла, убедился, что ребенок в безопасности, что его вмешательства не требуется, – и ушел заниматься своими, более важными делами.
– …четыре…
Павел Иванович перестал дрожать.
– Пять!
– Не выпить ли нам коньяку? – спустя пару минут спросил Константин Иванович, отойдя от мирно посапывающего брата. – У Павлуши в бюро есть славный «Remi Martin». Это я ему привез в октябре… Если, конечно, он не прикончил последнюю бутылку. Но вы и дока, господин Эрстед! Я сам чуть не заснул…
2
Павел Иванович Гагарин родился крепким и здоровым.
Позже выяснилось, что он родился больным.
Младенческие годы Павлуши были ясны и безоблачны, как небо над летней рекой. Отец, шталмейстер двора великой княгини Елены Павловны, в первенце души не чаял. Мать кудахтала над чадом, как наседка. Мамки-няньки, дядьки-пестуны… Если и не хватало птичьего молока, то не беда. А может, и хватало. Говорят, кто отведает сказочный Ornithogalum,[66] тот узнает языки птиц, и зверей, и всех тварей земных…
Вот Павлушенька и узнал.
Трех лет от роду, забавляясь деревянной лошадкой, он вдруг повернулся к маменьке, зашедшей в детскую приласкать младенца, и внятно сообщил:
– La vie est courte, et le ciel c’est pour toujours, mon enfant![67]
Слаба здоровьем, маменька упала в обморок.
Врачи, приглашенные на консилиум, развели руками. Дитя румяно, кушает отменно; вон профессора анатомии Брагеля схватил за бороду – не отдерешь. Что? Излагает по-французски? Радоваться надо… Иному недорослю жениться пора, а он Париж от Пореченска не отличит. Прописали горячее молоко на ночь, забрали гонорар – и нет врачей, как не бывало.
Спустя неделю Павел свет Иванович на чистом испанском послал няньку в такое место, что бедную женщину едва отпоили подогретым хересом. Вот ведь закавыка! – по-испански нянька ни гу-гу, а все поняла, до тонкостей… Младенец же захихикал, повторил адрес по-русски, уставясь в пространство незамутненным взглядом идиота, и забился в корчах.
«Бесноватый!» – аукнулось меж прислуги.
Хотели призвать священника, но отец, Иван Алексеевич, строжайше запретил. Сказал, узнает про болтунов – языки вырвет. И заперся с малолетним сыном в кабинете. Что уж они там делали, какого беса экзорцировали, один Бог ведает. Только долго не выходили. Может, и до завтрашнего утра.
115 
