– Что?!
Жадно, словно нищий у витрины мясной лавки, Чжоу Чжу вперил взор в молодого человека. Черты китайца исказила странная гримаса. Шевалье не знал, что с таким же выражением лица генерал Чжоу умолял Эминента продолжить показ картин будущего – яркие образы вместо цифр и фактов. Но у француза заныло под ложечкой. Сглотнув, он молча вернул зеркало владельцу и постарался изгнать из головы хрустальный звон.
– Я начинаю жалеть, что согласился на ваше присутствие, – после долгой паузы сказал Чжоу Чжу. – Но слово есть слово. Все, пора. Не волнуйтесь, господа. Это очень простой обряд. На моей родине он известен тысячи лет. Варвары полагают, что умирают полностью и навсегда. Мудрецы же знают, что навсегда – это фикция, а полностью – обман чувств. Впрочем, оставим философию.
Из кармана сюртука он достал маленькие ножницы.
– Алюминиум? – тихо спросил Эрстед, глядя на инструмент.
– Серебро Тринадцатого дракона, – кивнул китаец.
Сняв со стены лубок «Притча о блудном сыне», он выдрал картинку из самодельной рамочки и принялся сосредоточенно кромсать ее. Ножницы резали плотную бумагу без малейшего труда.
* * *
Честно говоря, Огюст проморгал тот момент, когда все изменилось. Только что молодой человек внимательно следил за китайцем – Чжоу Чжу разбрасывал по избе обрезки лубка, немузыкально вскрикивая, – и вот уже никакой избы нет.
Людей окружала сплошная стена бурана. Матово-белая, она шла синими сполохами. Хитрец-китаец заточил всех в фарфоровый чайник, расписанный не снаружи, а изнутри. Вот-вот хлынет кипяток… Минута, другая, и потрясение улеглось. Стало ясно, что буран, ярясь, не в силах поглотить жалкий клочок земли, огороженный кострами с восьми сторон. Вопреки всему, обрезки пылали ярче крошечных солнц. Соприкасаясь с пламенем, вьюга усмиряла свой разгон.
Эрстед не проявлял удивления. Пожалуй, для него изба оставалась на прежнем месте. Зато ребенок выронил лошадку, сунул в рот большой палец и, увлеченно чмокая, воззрился на зимнюю круговерть. Огюст подумал, что в этом возрасте дети должны вести себя осмысленней. Хотя мало ли…
Заведем семью, тогда и выясним.
Видя интерес малыша, Чжоу Чжу бросил ему зеркальце. Дитя попыталось ухватить подарок на лету, неуклюже взмахнуло рукой… Ударившись о землю у ног ребенка, зеркальце разбилось вдребезги. Брызнули осколки, на лету превращаясь в широкие, красно-желтые лучи. Их, вертясь дробинками, пронзали ракушки. Каждая издавала басовитый гул, словно заключенное в раковинах море просилось на волю. В тех местах, где они ударялись о стену бурана, возникали дыры.
Аспидно-черные ромбы.
Огюсту стало страшно. Иррациональный, нелепый ужас вцепился в глотку, отнимая дыхание. В ромбах занималось тусклое мерцание. Если присмотреться, можно было заметить в глубине некое движение. Люди, события; незнакомые пейзажи. Все это быстро исчезало, растворялось в черноте. Лишь ближайший к Шевалье ромб светился, не переставая. В нем синел океан, вспыхивали огоньки на пирамидках и молчал остров с алюминиевым Лабиринтом.
Никогда еще Лабиринт не был так далеко.
- – Обнимитесь, миллионы!
- Слейтесь в радости одной!..
Из немыслимой дали ветер принес обрывок «Оды к радости». Вряд ли Бетховен с Шиллером предполагали радость как слияние миллионов в бурлящей жиже Грядущего – или соединение «волновых матриц» в утробе ромба-накопителя, плывущего по орбите вокруг Земли. Но музыка явилась как нельзя кстати – отрезвила, вернула ясность рассудку.
Забыв о ребенке, буране и острове, Огюст Шевалье смотрел на китайца. Куда и делся хлыщ в европейском костюме, ровесник самого Огюста! В двух шагах от них с Эрстедом стоял зрелый воин в чешуйчатом панцире. На груди воина, готов в любой миг сорваться с зерцала в полет, скалил клыки дракон. За спиной Чжоу Чжу реяло знамя – золотые иероглифы на кроваво-красном шелке. Те же цвета, что и у лучей-осколков…
В руке китаец держал алебарду, готов разить без пощады.
– Я здесь! – завопил Шевалье – Я!.. здесь!..
Бессмысленные слова. Никчемный крик. Пустая глупость.
Еще чуть-чуть, и будет поздно.
– Я тот, кого вы ищете!
Так Огюсту в минуту опасности велел кричать Эминент.
* * *
– Ты тот, кого я нашел!
Буран лопнул по шву, впуская бешеную тройку лебедей.
К кому обращался фон Книгге, осталось загадкой. К Огюсту Шевалье? К Андерсу Эрстеду? К генералу Чжоу? Правя упряжкой, он не стал тратить время на пояснения. Хлопая крыльями, лебеди свернули в сторону. На лету барон ударил китайца треугольным щитом, отбросив к границе вьюги. О да, сегодня у Эминента был и щит, и меч, и витой рог у пояса. Куда и делся серый сюртук! – его сменила длинная рубаха с вышивкой по подолу. Голову венчал шлем, похожий на корону, где вместо зубцов красовался все тот же лебедь, выполненный из черненого серебра.