62 
Однако для начала я хочу отметить свое неожиданное открытие. Поднявшись на ноги, я начинаю быстро и беспорядочно ходить по квартире, как лунатик или человек, перебравший с экстази. Я пытаюсь понять, как мне устроить свой маленький праздник и с чего начать… Но на глаза мне не попадается ни одного подходящего предмета: в картонных диснейлендовских замках сложно найти что-то более тяжелое, чем фен, и более острое, чем щипчики для ногтей. Ни молотка, ни топора в пространстве, занимаемом Викторией, конечно, нет…
Что ж, зато здесь есть масса посуды, которой никто не пользуется, потому что жрать дома считается дурным тоном. Я останавливаюсь в столовой и, оглядевшись, решаю, что это подходящее место для начала торжественной части. Открыв шкаф, в котором хранятся большие плоские тарелки, я достаю одну из них и с наслаждением запускаю ее в покрашенную в нежный бежевый цвет стену столовой. Ударившись, она взрывается, как граната, разбрасывая в стороны брызги острых осколков и облако пыли от разбитой штукатурки. На несколько секунд я глохну и в воздухе повисает сплошной звон. Вторая тарелка отправляется вслед за первой. Пыль, осколки и звон оседают в плотном от моей ярости воздухе. С остервенением и наслаждением я вдребезги разбиваю предметы из мира Виктории Дольче, вымещая на них всю свою обиду и злобу. Впервые в жизни я начинаю понимать маму. Если не можешь уничтожить того, кто сломал твою жизнь, разбей, взорви, растопчи его мир! Только это приносит облегчение.
Каждая втыкающаяся в стену тарелка – это мой удар, который я посылаю отцу и Виктории, разрушившей мою семью.
Я вспоминаю дни, когда дома было нечего есть…
Я вспоминаю чувство унижения, когда мама была вынуждена умасливать церковных матушек и приходских старост, улыбаться, упрашивать, умолять, чтобы добыть нам еду и одежду…
Я вспоминаю безжизненное тело мамы, валяющееся на диване, как сломанная кукла, потому что она снова наелась снотворного и непонятно – умерла она или просто спит, закатив глаза…
Я вспоминаю, как после пожара отец, к которому мать пришла за помощью, уходит в дом, закрыв за собой дверь и оставив ее на улице…
Я вспоминаю косые взгляды одноклассников на мои заштопанные блузки и кофты…
Я вспоминаю…
Всей посуды вашего сраного диснейленда не хватит, чтобы выместить все то, что причиняет мне боль!
Когда плоские тарелки заканчиваются, бежевая стена представляет собой жалкое зрелище, а пол столовой покрывают отлетевшие куски штукатурки и авангардная мозаика из посудных осколков.
Покончив с тарелками, я возвращаюсь в спальню. Теперь я смотрю на эту комнату новым взглядом! Взглядом ребенка, чей отец платил «щедрые» алименты в размере трехсот рублей на трех своих детей! Вот, значит, на что нужны были папочке деньги! На широкую кровать с позолоченными ампирными завитками, которая отлично смотрелась бы в будуаре какой-нибудь аристократки-нимфоманки позапрошлого века, а теперь выглядит просто смешной и безвкусной подделкой. На шелковые покрывала с черно-золотыми узорами в стилеVersace! На шик леопардовых кресельных драпировок!
Интересно, занимался ли отец с ней сексом в этой постели? Или просто купил квартиру и поселил в ней содержанку, которая ходила с ним по ресторанам, летала вместе с ним в отпуск, приезжала к нему домой? Интересно, кто все-таки обустраивал это гнездышко? Гравюры в золотых рамах – это, конечно, похоже на отца. А вот леопардовые драпировки – это явно уже Виктория…
Просто поджечь эту квартиру было бы для меня недостаточной компенсацией за унижения детства. В моей голове вспыхивают картины прошлого, как кадры какой-то адской фотосессии.
Я вспоминаю пепелище нашей квартиры и плесень на одежде…
Я вспоминаю отслаивающиеся сальные обои расселенных старых квартир, в которых мы ютились…
Я вспоминаю цвет и запах чужих матрасов…
Я вспоминаю, как по ночам мое сердце сжималось от маминого плача за стеной…
Я вспоминаю тяжелую тишину нашей еще не сгоревшей квартиры…
Я вспоминаю все те мерзкие и страшные картины, которые мерещились мне, когда сестра не приходила ночевать…
Я вспоминаю, как сквозь слезы и текущую из носа и разбитых губ кровь я, как умалишенная, звала на помощь отца, понимая, что он не придет, и человек, придавивший меня кулаком к постели, будет рвать мою плоть до тех пор, пока не устанет и не насытит свою звериную жажду…
62 
