Особенно,... 
118 
Наконец учитель Джагдиш прервал изучение ученика и жестом пригласил Себастьяна сесть. Это означало, что он остался доволен увиденным и берется за то, что подобает его рангу. Говорил он только на обрывках португальского, но ученику этого было достаточно. Сразу же состоялся и первый урок.
— Значит, теперь нашей новой страной станет Индаур? — поинтересовался Александр на третий день, поскольку каждое утро присутствовал на этих уроках, заинтригованный неведомым языком.
— А вам обязательно нужна какая-нибудь страна? — спросил в ответ Себастьян как можно непринужденнее.
Сбитый с толку юноша не знал, что сказать.
— Единственная страна, которую я хотел бы узнать, это мир, — продолжил Себастьян.
— Значит, вы хотите стать путешественником?
— Вовсе нет. Путешественник относится к своим передвижениям как к ремеслу, я же хочу узнать то, что есть наилучшего в других местах. По этой же причине я хочу изучить как можно больше языков. Вы говорите только на трех — на греческом, турецком и французском. Я говорю уже на шести и не предполагаю на этом останавливаться.
— Вы не скучаете по Вене?
— Нет. Я был там всего лишь проездом. Уж если бы я и заскучал по какому-нибудь городу, то по Лондону — потому что там Соломон.
Молодой человек задумался на какое-то время.
— Что дает знание? — спросил он наконец.
— Власть.
— Значит, вы стремитесь к власти.
— Да. Но не к такой власти, которая ограничивается пределами одной страны. Царь Холькар в Вене и князь фон Лобковиц в Индауре были бы всего лишь диковинными персонажами, лишенными подлинной силы. Мы же с вами свою силу сохраняем и здесь.
Сказанное заставило Александра надолго задуматься.
На двадцать первом уроке, предварительно посетив главный храм Индаура, Себастьян попросил учителя Джагдиша:
— Обучи меня своей религии.
Оба сидели на ковре в доме Себастьяна, в большом зале, лицом к розарию. Брахман изобразил на лице учтивую улыбку, выражающую скорее сомнение, нежели удовлетворение. Он поднял глаза и посмотрел вдаль, потом на струйку пара, поднимавшегося из носика медного чайника, стоявшего на подносе.
— Она никогда не станет твоей.
— Почему?
Брахман поднял брови и пожал плечами.
— С этим рождаются. Десять паломничеств в Бенарес или Кедарнат ничего тут не изменят. Ты никогда не познаешь упанаяну, не получишь прасаду.
«Посвящение» и «благодать». Себастьян принял неизбежный отказ.
Наполнил чаем чашку учителя, потом свою.
— Твоя религия держится в тайне?
Брахман покачал головой.
— Нет. Многие чужестранцы думают, что познали ее слово.
— Слово?
— То, что написано. Тексты. Обряды. Но не дух.
— Каков же ее дух?
— Это дыхание. Прана.
Себастьян ждал объяснений. Между прочим, обратил внимание и на собственное дыхание. Оба долго сидели друг напротив друга.
Быть может, жужжание летавших вокруг мух было обсуждением этого диалога.
— Но я могу тебя просветить. Все, что ты делаешь или полагаешь, будто делаешь, есть проявление обитающих в тебе дыханий — смотреть, прикасаться, слышать, пробовать, чувствовать. И хотеть. Высшая ступень моей религии состоит в том, чтобы учить, как пользоваться этими дыханиями.
Джагдиш пристально посмотрел в глаза Себастьяну.
— Видеть внутри, существовать снаружи. Если ты контролируешь свои дыхания, ты сможешь видеть внутри себя.
— Тогда я увижу лишь самого себя.
Джагдиш мягко покачал головой.
— Чтобы ты понял мои слова, тебе надо усвоить, что все боги — в тебе. Sarve devah sarisrasthah. Тогда ты увидишь, что боги сделали из тебя. Ты не ничто, не оскорбляй их творение, но ты и не все. И ты сможешь использовать твои дыхания согласно их воле, а не бестолково, как глупцы. Ты будешь существовать вовне.
Он отпил долгий глоток чаю. Себастьян не смог удержаться от мысли, что учитель утоляет таким образом жажду богов.
— Это и есть дух твоей религии?
— То, о чем я тебе говорю, — труд целой жизни. Иногда многих. Я коснулся твоей руки. Твои дыхания сильны. Быть может, они тебе помогут. Но быть может также, что они похожи на сильные ветры, которые требуют от мореходов большей умелости.
«Мои дыхания сильны, потому что я видел, как мой отец горел на костре, а со мной самим обращались как с рабом для удовлетворения своей похоти безумный монах и распутная дура», — подумал Себастьян и спросил:
118 
