Особенно,... 
134 
Через несколько дней Клайв самолично явился в Блю-Хедж-Холл и при этом выглядел гораздо лучше.
— Господи! — вскричал он, схватив руки Себастьяна. — Да вы же кудесник, сударь! Вы мне жизнь спасли! Отведав первый глоток вашего отвара, я уж подумал было, что вы решили меня отравить, но потом сказал себе, что тогда вы бы мне дали что-нибудь с более приятным вкусом. Целых три дня я мочился чернилами, но теперь у меня нет приступов лихорадки, и я чувствую себя как новенький. Я ваш должник навеки.
И, крепко пожав ему руку, стал упрашивать своего благодетеля отправиться с ним в Индию. Клайв добился своего: Себастьян согласился опять поехать в страну, куда, однако, и не думал возвращаться. В этот раз они направились в восточную часть полуострова, в Бенгалию, область болотистую, покрытую джунглями и враждебную. Там Себастьян обнаружил, что радушное приглашение его должника было в некотором смысле корыстным: по меньшей мере треть английских войск была поражена четырехдневной лихорадкой и почти небоеспособна.
Через три дня после их прибытия Клайв вошел в покои Себастьяна, предоставленные ему в одном из дворцов, принадлежавших прежде низамам и прочим пышным магараджам, которые англичане бесцеремонно реквизировали; его сопровождал один из военных лекарей, с которым Себастьян ужинал накануне:
— Друг мой, вы меня спасли в Лондоне. Неужели же вы теперь позволите христианам гибнуть от миазмов этой языческой страны? Заклинаю вас, дайте им то же лекарство, что прописали мне.
— Того, что у меня с собой, хватит только на одного-двух человек. Вы же говорите о целых сотнях больных. Мне потребуются выносливые добровольцы, чтобы прочесать со мной местность и найти подходящее растение.
— Они у вас будут! — воскликнул Клайв. — Да поможет вам Бог! Да поможет вам Бог!
Десять дней подряд, основываясь только на том, что помнил из одного ботанического трактата, Себастьян мерил ногами равнины Бенгалии вместе с тремя солдатами, столь же пригодными к ботанике, как к чтению Раймунда Луллия,[62] и собирал полынь. По крайней мере то, что считал ее местной разновидностью, — растение трех-четырех футов высотой, с рубчатыми стеблями, с небольшими темно-зелеными, чуть бугорчатыми и мохнатыми листьями в красноватых точках, растущее на полянах по берегам рек и болот…
Но это была точно полынь. Повсюду наварили огромные чаны снадобья, и по приказу военного врача все больные были обязаны пить его по три чашки в день. Меда не было, так что посыпались проклятия. Что за гнусное пойло! Но неделю спустя результаты подтвердили познания графа де Сен-Жермена. Больные вновь становились на ноги.
Что же нового под солнцем? Века назад травоведы уже определили достоинства растений, излечивающих все известные недуги. Быть может, кто-то нашел и философский камень. Но на этот счет Себастьян сохранял сомнения. Он решил возвращаться.
Он ничего не видел в Бенгалии, кроме англичан да местных крестьян, носящих маски на затылке, чтобы обмануть тигров, которые, согласно поверьям, никогда не нападают на человека спереди.
Но все же купил там несколько камней.
До Лондона он добрался через четырнадцать месяцев, 6 апреля 1756 года. Ему вдруг подумалось, что Исмаэлю Мейанотте уже сорок шесть лет. Телесные флюиды двигались медленнее.
Александр радостно его встретил.
— Помните наш разговор в Индауре? — спросил он, когда отец отдохнул с дороги.
Они сидели перед огнем, поскольку апрель выдался прохладный. Себастьян, разумеется, помнил ту беседу, но хотел быть уверенным в памяти сына. Поэтому посмотрел на него так, будто не слишком понимает, о чем речь.
— Вы мне тогда сказали, что, если мы откажемся от своих личностей и попытаемся считать, что являемся друг другом, наши узы станут крепче и при этом возвышеннее.
Себастьян улыбнулся. Его всегда удивляло, как люди меняют формулировки идей.
— Да, именно это я и хотел сказать.
— С тех пор я не переставал думать об этом, — сказал Александр тихо. — Всякий раз, когда я абстрагируюсь от себя, мой ум проясняется. Я становлюсь вами.
— Неужели это настолько завидная участь? — спросил Себастьян с ироничной усмешкой.
— Отец!
— Простите меня.
— Я сам ее выбрал.
Себастьян посмотрел на сына: Александру теперь было двадцать пять лет. Отцу с трудом удавалось принять этот факт. А также то, что молодой человек во многом перенял его привычки, его походку, манеру одеваться и говорить; к тому же часто носил его одежду, поскольку они были одного роста и сложения.
134 
