93 
Жалобный скрип ступенек под сапогами Друца, насмешливый – под моими сандалиями.
Это еще, мол, кто такая?
– Заходи, заходи, Валет. Дай-ка, взгляну на твою крестницу.
Женщина! Старушечка, одуванчик божий! А где Туз?! Горница и вправду полутемная, только никакого хрустального шара на столе нету. Вместо шара стоит пузатый самовар, две чашки с блюдцами, сахар колотый, печенье, варенье из кизила…
Оглядываюсь.
Больше никого в горнице нет.
– Я это, я, девочка. Не ищи.
Да она ведь мысли мои слышит-читает!
– Мысли читают, когда мысли есть. А у тебя прямо на лице все написано. Это при тебе Мишка-Головастик давеча помер?
– При мне… ну… не совсем при мне. Он напился пьяный, его к ручью отнесли. А потом Вадюхе-Сковородке поплохело – мы и ушли оттуда, от греха подальше. Идем, глядь – а он уже мертвый лежит, головой в ручье. Захлебнулся. Да ежели б я видала, как он тонет, разве ж я…
– Верю, девочка, верю. Только мне самой посмотреть надо. Ты согласна?
– Я?.. Да согласна, ясное дело… Ой, как это – посмотреть?
– А твоими глазами. Эй, Валет! – возражать не будешь, поперек масти не встанешь?
– Не встану, Туз. Раз надо в прикуп заглянуть – так тому и быть. Только по одной открывать будем, осторожно, чтоб у девки мозги набок не съехали.
– Это ты МНЕ говоришь, Валет?!
Показалось на миг: не старуха передо мной – коршун хищный! Были глаза, стали угли, нос крючком загнулся, когти уж навострила – вот-вот вцепится в нас обоих, примется на части рвать! В животе словно ледышка вдруг объявилась, ноги сами назад дернулись.
Прочь отсюда!
– Тебе, Туз. За свою крестницу я в ответе, не ты.
Встал между мной и коршуном вороной жеребец.
Тряхнул гривой.
– Знаю, Валет, – и вновь: сидит за столом горбоносая старуха-гречанка. Уж не мать ли той колдунье, что нас встречала?
Какая разница? – если чай пить зовет.
Чай у нее… крепок больно.
– Ну что ж, сдавай, Валет.
Был жеребец, да сплыл. Повернулся ко мне дядька Друц, улыбнулся вымученно:
– Не бойся, Акулина, она только посмотрит, как дело было. Ей знать надо.
– А я и не боюсь!
Вру я. Боюсь. Да так, что коленки трусятся. Уж и на стул усадили – а все одно трусятся. И в глазах темнеет, темнеет, холодом из углов веет… Вот так, небось, смерть и приходит!
Только это не смерть. Это Друц мне на голову с двух сторон ладони свои положил, пальцами глаза прикрыл. Как поняла: сразу спокойней стало, и страх убежал – лишь чуток в животе осталось; и холод остался. Ну да ладно, стерплю! Чай, не зима. Знать бы, как эта Тузиха мне в голову лезть собирается? Не клещами же?! Нет, дядька Друц такого бы ей в жизни не позволил, будь она хоть Тузиха, хоть черт с хвостом, хоть ангел Божий! Дядька Друц – он…
– Вспоминай, Акулина. Михаила-Мишка вспоминай, хозяина, гостей… всех!
И – само перед глазами встало: вновь Мишок, будто живой, передо мной. Смеется, вина мне в стакан подливает, себе подливает, и знать не знает, бедолага, что не вино то – погибель его! Я ему сказать хочу – а язык ерунду молотит. Мишок опять смеется, тянется к бутыли…
Бутыль трясется в его руке, булькает, захлебываясь, вино разливается по столу кровавой лужей – а я вдруг ловлю взгляд сидящего напротив землемера. Пустой взгляд, оловянный. Как… как у того душегубца на заимке.
Господи! Да сколько ж его вспоминать-то буду?! Забыть бы…
А лицо в складках все наплывает, наплывает, пуговицы оловянные в оторочке ресниц уж рядом совсем, донага раздевают, душу наизнанку выворачивают – и не пойму: землемера то глаза, или Петюнечки-душегубца с лесной заимки, или… или это Туз-коршун в душу мне смотрит, в Друцевы руки своими когтями поверх вцепилась – не оторвешь; сжимает, сжимает мне голову – вот-вот лопнет головушка моя разнесчастная; а пуговицы жгут, сверлят взглядом, требуют неведомо чего. Да я бы ответила, отдала все, что есть, кабы знала – что! Дяденька Друц, спаси меня, спаси и сохрани! Ведь она сейчас всю душу мою выпьет! Не она – он, он, Петюнечка-душегубец! он и тятю моего зарезал, и меня теперь убить хочет, из могилы вылез, упырь, оттого-то и холодом от него веет, исчадия адского! Вот только почему на нем мундир цивильный с петличками, и усы сосульками?.. Да не цивильный на нем мундир – жандармский! По мою душу явился, ротмистр-землемер, вон и мыльная веревка с петлей в руках! Удавить решил! Не хочу! Не хочу умирать! Дяденька Друц, спаси!
Где же ты?!
– Хватит, Туз! Не в масть прикуп пошел. Хватит, я сказал!
93 
