Особенно,... 
19 
Ночью, когда разыгрался ураган, смотритель не спал. К своим обязанностям он относился добросовестно. Жена и дочь тоже не спали. Все коротали время за разговорами, поэтому на следующий день проснулись поздно. Завтракали они в полдень. Из-за бури весь день безвылазно просидели дома — делали уборку.
Тиёко полюбила Токио. Она любила этот город даже в дождливую погоду, когда не прекращали разъезжать автомобили, были переполнены электрички. Природа в городе была покорена, однако ее скудные клочки отчаянно сопротивлялись человеческому насилию. На острове было все наоборот: люди здесь жили в согласии с природой.
Тиёко устала читать, прислонилась лицом к стеклу. В такой дождь не выйдешь прогуляться. Дул унылый ветер, шел монотонный дождь. Шумели волны, и шум их был похож на нудные пьяные бормотания. Вдруг ни с того ни с сего Тиёко вспомнила слухи об одной сокурснице: поговаривали, что над ней надругался ее возлюбленный. Прежде эта девушка нахваливала своего мужчину перед подругами, восхищалась его благородством и элегантностью, но после той ночи открыла в нем эгоизм и жестокость. После этого происшествия она замкнулась.
…В этот самый момент Тиёко увидела, как Синдзи и Хацуэ спускаются по лестнице, сопротивляясь ветру.
Зная, что она вовсе не красавица, Тиёко утешалась тем, что безобразные лица тоже обладают своими достоинствами. Она считала, что зрелое лицо у некрасивых людей более выразительно, более эмоционально, чем у холодных красавиц. Это убеждение было крепким, как гипс.
Она отвернулась от окна. Родители расположились вокруг ирори: мать шила, отец покуривал трубку. Никто не замечал, что их дочь несчастна.
Тиёко снова склонила голову над столом, перевернула страницу в английской книжке. Она бубнила слова, не вникая в их смысл. Вдруг в ее воображении пролетела та самая чайка над башней на Тоба. Тиёко задумалась. Она ждала какого-то важного события.
глава девятая
На остров пришла первая весточка — от Хироси: открытка с видом храма Киёмидзудэра.[6] Ее отправили из Киото срочной почтой, чтобы она успела прийти до возвращения экскурсантов. На обратной стороне стояла огромная фиолетовая печать в память о посещении храма. Еще не прочитав письма, мать стала сердито выговаривать:
— Какая расточительность! В этом возрасте дети еще не знают цену деньгам.
В открытке ничего не говорилось о достопримечательностях. Письмо читал Синдзи.
«В первый же вечер в Киото нас отпустили погулять. Я, Хадзимэ и Масару тут же отправились в ближайший кинотеатр. Это очень большое и красивое здание, похожее на дворец. Только вот сиденья неудобные — узенькие и жесткие, сидишь на них, как на насесте, никак не устроишься, даже попа занемела. Какой-то мужчина позади нас все время говорил сердито: „Ну-ка сядьте! Сядьте!" Вот думаешь, кажется, уселся удобно, однако этот человек как нарочно стал поучать нас снова. А стулья-то оказались складными! Вот почему мы втроем то и дело проваливались, а потом чесали головы. Матушка, посидеть бы вам разок на таком же стуле, так сразу почувствовали бы себя императрицей!»
На последних строках мать разрыдалась. Положила письмо перед божницей и стала молиться за детей, за их успешное возвращение, за хорошую погоду. И Синдзи заставила. В тот момент она подумала, что младший сын, в отличие от старшего, который и писал, и читал из рук вон плохо, оказался весьма смышленым мальчиком. Именно эта мысль — что у нее подрастает умный ребенок — вызвала слезы умиления и радости. Она отправилась к родителям мальчиков показать письмо; затем пошла вместе с Синдзи в общественную баню, где встретила в клубах пара жену почтальона, и тотчас упала голыми голенями на пол, благодаря ее за вовремя доставленное письмо.
Синдзи закончил мыться раньше. Он стоял у входа в женское отделение и ждал мать. Под деревянным обшарпанным карнизом с надписями клубился пар. Ночь была теплой, море спокойным. В нескольких шагах от Синдзи стоял какой-то мужчина, задрав к карнизу голову. Засунув обе руки в карманы штанов, он ритмично постукивал по камню деревянной обувью. В темноте Синдзи различил на нем коричневую кожаную куртку. Он не помнил, чтобы кто-то еще носил на острове такие дорогие вещи, кроме Ясуо. Если Синдзи окликал его по имени, он вообще редко оборачивался. Синдзи рассмеялся. Ясуо сделал вид, что не слышит, и продолжал невозмутимо смотреть на карниз, а потом повернулся и пошел прочь. Синдзи решил не обращать внимания на зазнайство Ясуо, однако такая выходка показалась ему странноватой. Из бани вышла мать, и они отправились домой. Синдзи, как всегда, молчал.
19 
