Вблизи фракиец оказался неожиданно громоздким и широкоплечим, стоять рядом с ним было спокойно и надежно, как иногда стоится рядом с утесом; десятник дружелюбно подмигнул гостю и подумал, что в случае чего десяток таких ребят никак не помешает.
– Пираты? – спросил фракиец, распуская башлык, скрывающий нижнюю половину лица.
Абсолютно незнакомого десятнику лица. Добродушного, толстощекого, с бритыми усами и мягкой каштановой бородкой.
– Ага, – десятник с презрением оттопырил нижнюю губу. – Вот уж глупцы! – думали с нахрапу…
– А держатся неплохо, – задумчиво оценил фракиец, указывая в сторону сражения. – Глядишь, часть успеет уйти в море.
– Дудки! – возмутился десятник. – Вон еще наши бегут… обойдут с флангов и вырежут подчистую!
Последнее относилось к полутысяче человек, мчавшихся к берегу со стороны холма Ватиея; тех самых, за которых Лаомедонт благодарил судьбу.
– Бегут, – благодушно согласился фракиец. – Только ваши ли?
– А чьи ж еще? – неприятная змейка сомнения вползла в душу десятника (которая, как уже было сказано, находилась в животе) и закопошилась, свивая холодные кольца. – Раз отсюда туда бегут, значит, наши!
– Отсюда оно, конечно, туда, – как-то странно выразился фракиец и замолчал.
Бегущие за это время успели преодолеть половину расстояния.
– Небось из Арисбы подмогу прислали, – десятник почувствовал, как змейка сомнения разрастается, становясь змеей. – Нет, оттуда даже бегом полдня в одну сторону… Может, из Зелии?
«Шиш тебе! – злобно зашипел дракон сомнения, больно толкаясь в печень спинными шипами. – Это из Зелии-то пятьсот человек? Да и когда они узнали бы о налете?!»
– Шкура хорошая, – ни с того ни с сего ляпнул фракиец. – Вытерлась маленько, а так – добрая шкура…
– Какая еще шкура? – машинально спросил десятник, проследил направление взгляда фракийца и вдруг понял, о чем идет речь.
Понял за мгновение до того, как пять сотен человек мнимого подкрепления под предводительством гиганта в львиной шкуре, накинутой поверх доспеха, ударили штурмующим насыпь троянцам в спину – и сражение превратилось в резню.
– А мы с парнями, когда сюда еще с Гигейского озера ехали, – фракиец хлопнул остолбеневшего десятника по плечу и заулыбался от уха до уха, – все думали: что ж это за полудюжина кораблей под прикрытием мыса со стороны Лесбоса причалила?! Места там глухие… одна радость, что хоть до Трои, хоть до Меонии рукой подать! А теперь ясно: великий Геракл срок у Омфалы отбыл – и берет крепкостенную Трою!
– Геракл, – десятнику казалось, что эти слова произносит не он, а кто-то другой, – Геракл берет Трою…
– Молодец! – просиял фракиец. – Сообразительный! А Геракл – он ведь такой: если что берет, значит, берет…
Фракиец повернулся к толпе, бурлящей внизу.
– Эй, Лихас! – заорал он кому-то из своих. – Ты был прав! Это Геракл! С меня выпивка!
Тот, к кому обращался фракиец – худющий как жердь парень лет двадцати, носящий народное фракийское имя Лихас, – мигом соскочил наземь и затесался меж беженцев.
– Геракл! – пронзительно заверещал он, и десятнику его противный голос почему-то напомнил поездку на Ойхаллию трехлетней давности, когда десятник сопровождал Лаомедонта и сыновей к покойному басилею Эвриту. – Геракл под Троей! Спасайся кто может!
– Спасайся кто может! – нестройно подхватила толпа, торопливо вливаясь в улочки, ведущие к центру города, – и скоро у Скейских ворот осталась лишь стража да фракийцы.
«А кто не может?» – обреченно подумал десятник.
– Ты б командовал ворота открывать, – благодушие могучего фракийца не имело предела. – Во-он ваш Лаомедонт несется… грех царя в город не пускать.
Опомнившись, десятник рявкнул на воротных стражей, и те едва успели вытащить из пазов огромный окованный медью дубовый брус, служивший засовом, – как в ворота вихрем ворвалась колесница Лаомедонта, а следом за ней еще три.
– Запирайте! Запирайте, шлюхины дети! – не сумев сдержать закусивших удила коней, Лаомедонт едва успел свернуть в переулок, ведущий к центральной агоре.[63] – Да запирайте же!
Колесницы троянских царевичей прогрохотали следом; последняя, накренившись на повороте, опрокинулась, вылетевший возница ударился головой об угол дома и замер, а лошади помчались дальше с истошным ржанием. Одного взгляда, брошенного в сторону побережья, хватило десятнику, чтобы понять: стоит немного промедлить с выполнением последнего Лаомедонтова приказа, и в город на плечах бежавшего и бросившего свое разбитое воинство царя ворвутся проклятые ахейцы во главе с обладателем львиной шкуры.