261 
Так это все и работало – Уильям еще играл на органе в копенгагенской Цитадели, но уже думал о Швеции, Торвальде Торене и органе в стокгольмской церкви Ядвиги Элеоноры. Будучи в Стокгольме, он уже положил глаз на Осло, где намеревался учиться у Рольфа Карлсена и играть на органе Кафедрального собора.
Алиса, стало быть, из кожи вон лезла, чтобы узнать, куда собирается Уильям, какие у него планы, какой следующий город стоит в его списке первым. Как только она узнавала это, они с Джеком снимались с якоря, отправлялись в соответствующий город и вставали там лагерем; Алиса запускала свой тату-бизнес и ждала Уильяма, а как только он приезжал, переходила к следующей стадии – уничтожению (в самых разных смыслах) людей, которыми Уильям дорожил, всех до единого, от первого до последнего. Прежде всего она старалась испортить, отравить жизнь его друзьям в церкви, особенно его учителю. Чаще всего она шла по пути наименьшего сопротивления, обращая свои удары на цели попроще, и в Осло избрала себе в жертвы учеников Уильяма, Андреаса Брейвика и Ингрид My.
Джек двадцать восемь лет думал, что его папа соблазнил Ингрид My, – ложь, ничего подобного! Ей тогда исполнилось шестнадцать, она была помолвлена с Андреасом. Они дружили с детства, играли на одних инструментах, оба начали с фортепиано и одновременно перешли на орган. Уильям высоко их ценил – они были не просто талантливые и работящие, но еще и любили друг друга. Уильям очень ценил влюбленных музыкантов – потому что сам когда-то любил Карин Рингхоф.
– Ваш отец был фан-та-стический органист, великолепный учитель, – поведал Джеку Андреас Брейвик. – Весть о том, что произошло с ним в Копенгагене, попала в Осло раньше, чем он сам. Все знали о его трагедии и глубоко сочувствовали ему.
– Так моя мама вас соблазнила? – спросил Джек.
Припухлые щеки словно окаменели.
– Я знал одну лишь Ингрид, – ответил Брейвик. – Юноша, у которого за всю жизнь была лишь одна возлюбленная, слаб и незащищен, особенно если встречает женщину старше себя, особенно если у той уже есть «слава». Ваша мама сразу взяла быка за рога, сказала мне так: «Андреас, ты же на самом деле девственник; у тебя же ведь, по сути дела, ничего в жизни не было, а?» Метод, конечно, довольно тупой, но эффективный; она, конечно, просто дразнила меня, но что тут поделаешь…
– Где ты сделала ему татуировку? – спросил Джек маму.
– В укромном месте, и он никогда ее не забудет, – прошептала она, улыбаясь Андреасу. Наверное, на грудине, решил Джек; конечно, иначе бы юноша так не дрожал, когда мама его касалась.
– Не оставляй это место неприкрытым пару дней, – сказал Джек Андреасу; мама меж тем вежливо, но твердо выталкивала его прочь из комнаты, казалось, ему больно идти… – Будет болеть, как если бы ты сгорел на солнце. Смажь какой-нибудь мазью лучше.
– Андреас ничего не знает, – рыдала после его ухода Алиса, – если бы он что-нибудь знал, он обязательно бы мне сказал.
Так она сказала Джеку; он понял маму превратно (разумеется), а она имела в виду, что Брейвик ничего не знает о планах учителя. Зато о них была хорошо осведомлена Ингрид My, и Алиса, ничтоже сумняшеся, сообщила ей, что спала с ее женихом. Ингрид в жизни никто так не предавал; из-за трудностей с речью она всегда была изгоем, стеснялась говорить с людьми и появляться в обществе. Ингрид не нашла в себе сил простить Андреаса – но тут и Алиса постаралась, она досаждала девушке, как только могла.
Джек запомнил воскресенье, когда мама взяла картонку, написала на ней большими буквами «ИНГРИД МУ» и пошла с сыном в собор, где встала в центральном проходе. Джек думал, что на органе играл Рольф Карлсен – все только о нем и говорили, какой он знаменитый человек и так далее, и музыка в самом деле была восхитительная.
Еще бы! Ведь за мануалом сидел не Рольф Карлсен, а Уильям Бернс! В тот день Джек единственный раз слушал, как играет отец; правда, в отличие от встречи в ресторане, об этом никто из них не знал – ни Джек, ни Уильям.
– Мне так жаль, что он сделал тебе больно, – сказала Алиса Ингрид My, когда та пришла к ней в отель за татуировкой. Джек решил, что речь о папе, а на самом деле имелся в виду Андреас Брейвик, который переспал с Джековой мамой; папа же с Ингрид не спал вовсе.
Джек помнил, как искажались изящные черты лица Ингрид, как исчезала ее красота, едва она начинала говорить; ей было и правда очень тяжело. Джек, конечно, не понимал, в чем дело, – он-то думал, ей больно целоваться, а тем, кто целуется с ней, неприятно. Джеку стало стыдно, когда он представил себе, как ее целует его папа.
261 
