Сначала, вроде бы ничего, но потом стало скучно, ггероиня оказалась какой-то противной... 
124 
Прядь волос, пуговица и портрет старика дрожали, словно лежали на подносе, который держит рука дряхлого лакея. Мало-помалу они превращались в то, чем были изначально – в куски бумаги. Наконец бумага вспыхнула, обратясь в горстку пепла, и сизые хлопья разлетелись по харчевне.
Эминент открыл глаза – белые, слепые.
– Почему вас интересует этот мальчик, герр Чжоу?
– Века и миллионы, – повторил китаец, наклонясь вперед. – У меня было видение. Если у конца света есть имя, оно соответствует имени этого ребенка.
– Ну да, конечно. Родилось дитя, и пророчество гласит, что в нем – гибель мира… Вечная сказка о божественном младенце и царе Ироде. Рад вас успокоить, герр Чжоу. Из мальчика не вырастет ничего путного. Я видел далеко не все, но и обрывков достаточно, чтобы сделать правильные выводы. Нам незачем становиться Иродами. Ваш мальчик – нищий философ с завиральными идейками. Библиотекарь, потешный борец с авторским правом – оно якобы противоречит делу просвещения. Дескать, где, как не в библиотеках, происходит общение с великими предками?!
– Не вижу здесь ничего смешного, герр Эминент!
– Это потому, что вы оперируете миллионами, не замечая единиц. Такой взгляд на мир вредит здоровому чувству юмора. Давайте лучше я расскажу вам, как умрет ваш мальчик. Всю жизнь он проживет аскетом. Спать будет на жестком сундуке без подушки, три-четыре часа в день. Ходить станет исключительно пешком, и даже зимой откажется от приобретения пальто. Но однажды друзья, обеспокоенные жестокими декабрьскими морозами, уговорят его надеть шубу и поехать в экипаже. В итоге мальчик подхватит воспаление легких и отойдет в мир иной. Право слово, если я захочу убить кого-нибудь, я подошлю к нему друзей с добрыми советами. Это действенней холеры…
Китаец залпом допил свой кальвадос – как воду, не поморщившись. На желтом, словно лакированном лице Чжоу Чжу отразилась целая гамма страстей. Чувствовалось, что он верит ясновиденью собеседника, точному в области фактов, но не доверяет выводам Эминента.
– Вам повезло, герр Чжоу. Портрет мальчика – единственный. Всю жизнь он запрещал себя рисовать. Странная прихоть, не правда ли?
– Я не мог ошибиться. Пускай я скверно различаю отдельные судьбы, но я видел конец привычного нам мира. Корень катастрофы – в ублюдке князя Гагарина! Возможно, он сделал какое-то открытие? Невостребованное современниками? И спустя много лет…
– Он сделал открытие. Он предложил организовать сеть научных центров, где будут собирать рассеянные в пространстве молекулы и атомы, из которых состояли тела наших предков. С целью их дальнейшего возрождения. Полагаете, здесь кроется корень Апокалипсиса? Собираем атомы, просеиваем через сито, склеиваем в големов… Ваш мальчик всю жизнь прожил монахом, не познав женщины. Дескать, цель жизни – не рождение детей, а воскрешение отцов. О воскрешении матерей он не говорил. Прогресс для него – выход человечества из русла истории.
– Он – буддист?
– Он – блаженный.
– Пророк? Основатель новой религии?
– Не думаю. Во всяком случае, его не распнут на кресте, и он не двинет арабов на священную войну. Горизонт моего прозрения ограничен, но мальчика после смерти скоро забудут. Философы непопулярны в массах. Особенно если они помешаны на противоестественных формах бессмертия… Скажите, герр Чжоу, как давно вы воскресли в этом теле?
– В этом? – китаец ничуть не удивился вопросу. – Двадцать два года назад. Позвольте и мне ответить вам любопытством: как давно вы умерли, герр Эминент?
– Да уж треть века минуло…
– В могиле лежит какой-нибудь бродяга?
– Вы очень проницательны. Только не какой-нибудь, а крайне питательный бродяга. Я долго присматривался к нему, прежде чем погрузить в египетскую летаргию. Его эманаций мне хватит до середины этого века. Потом, конечно, придется заменить беднягу – так меняют истощенные батареи…
Оба надолго замолчали. Китаец вертел в пальцах тросточку, ловко ухитряясь ничего не задеть. Голова змеи мелькала над столом, словно готовясь атаковать. Эминент играл пробкой от бутылки. Подбрасывал щелчком пальцев, подставлял ладонь, ловил – и снова отправлял пробку в полет.
Со стороны это выглядело соперничеством двух жонглеров.
– Я благодарен вам, – наконец произнес Чжоу Чжу. – Не могу сказать, что вы до конца успокоили меня, но это неважно. Чудак-философ? Я бы предпочел военного или ученого. С ними проще бороться – они не так продолжаются во времени, как философы. Никогда не знаешь заранее, в какой момент идея превратится в губительный пожар.
124 
