Особенно,... 
.
Очередная сказка о Золушке 
129 
Лейтенант Торвен понимал капитана Карно. Жаль, что физик Карно не хотел понимать Зануду, помощника академика Эрстеда.
– Если вы правы, и Галуа действительно был убит… Тем больше оснований ускорить работу. Вы меня не слишком удивили, мсье Торвен. Все началось не с Галуа. Мой отец руководил расследованием убийства Филиппа Лебона, изобретателя…
Хозяин кабинета замялся, не закончив фразы. Таинственный Лебон так и остался изобретателем чего-то.
– К армии надо обращаться вовремя, тогда тебе обеспечат защиту. За предупреждение – спасибо. Передайте мою благодарность братьям Эрстедам. Они первые узнают, что мне удалось сконструировать. Но – позже.
Трость норовила скользнуть по гладкому, покрытому желтым воском паркету. Говорить больше не о чем, намекала трость. Пора уходить.
– Господин Карно! Речь идет не о гипотетической войне. Если вас убьют, все, сделанное вами, пойдет прахом. Бог с ним, с оружием. Напечатайте главное – ваши теоретические выкладки. Это обезопасит и вас, и науку…
– Вы повторяетесь, мсье Торвен! – лицо инженера исказила болезненная гримаса.
Зануда вздохнул: да, повторяюсь. Все повторяется! Галуа, теперь – Карно; раньше – какой-то Лебон. И ничего не сделаешь. Мы – патриоты!
– Умоляю, будьте осторожны…
Ответа он не дождался.
2
Нога-предательница зашлась болью посреди лестничного марша. Не помогла и королевская трость – боль хлынула, как вода в дырявый сапог. Война напомнила о себе – догнала, вцепилась гнилыми клыками. Зимой 1814-го ногу удалось спасти, но врач в госпитале предупредил: то, что уцелело, скорее бутафория, чем средство передвижения. Костыль – непременно, инвалидная коляска – желательно.
Лейтенант Торвен, только что произведенный в офицеры, посмеялся – и направился в ближайшую лавку за своей первой тростью. На ней и приковылял в полк.
Теперь было не до смеха.
– Позвольте, сударь!
Чья-то рука взяла под локоть. Поддержала, дала прислониться к стене.
– Спасибо! – Торвен смахнул пот со лба. – Так бы и брякнулся!
– Пустое! Давайте сойдем вниз.
Лица доброго самаритянина Зануда не разглядел. Кажется, немолод; старше и уж точно здоровее самого Торвена. Генерал в штатском? Пожалуй – выправка, трость не хуже нашей, королевской, орден на сером сюртуке. Высоко ты вознесся, Николя Карно – министерство охраняет, генералы навещают…
– До фиакра доберетесь?
В прихожей ждали крепкие парни – тяготы безопасности во плоти. Один, посообразительнее, буркнул: «Сейчас, мсье!» – и выскочил в двери. Фиакр решил вызвать или сразу жандармерию.
– Благодарствую! – Торвен отлип от стены. – Дальше я сам…
Боль ушла, скользнула в Прошлое, на раскисший голштинский снег. Бурый лесной орех был готов воевать дальше. Дуви-ду, дуви-дуви-ди!
– Вам нужен хороший врач, сударь!
Только сейчас Торвен сумел разглядеть лицо незнакомца. Глазами ярок, волосом светел, носом востер. Не встречались, но похож на кого-то. Случается, застрянет такое сходство в памяти – и не вспомнишь, и иглой не выковыряешь. Кто да кто…
– Есть один хороший специалист. В Швейцарии.
Зануда хотел бодро ответить, что лучший лекарь для его конечности – moujik с большой двуручной пилой. Но передумал – к чему пугать самаритянина?
– Весьма признателен! Легкой службы, господа!
Отступал он в лучших традициях Черного Ольденбургского полка – весело и с песней. Победа и поражение – судьба солдата. Раскисать, подобно сугробу в оттепель, не годится. Даже если швах на всех фронтах.
- Над гробом поднялася,
- Миронтон, миронтон, миронтень,
- Над гробом поднялася
- Мальбрукова душа…
Улица встретила шумом и вонью светильного газа. Оглядевшись, гере Торвен проследовал за угол, в тихий переулок. Остановился, легко ударил тростью о плитку тротуара.
- Ах, паж мой, паж прекрасный,
- Миронтон, миронтон, миронтень,
- Ах, паж мой, паж прекрасный,
- Что нового у вас?
– Разрешите доложить?
Прекрасный паж, он же патриот-доброволец Альфред Галуа был готов носом рыть землю от нетерпения. Если потребуется – вместе с тротуарной плиткой и Собором Парижской Богоматери.
– Докладывайте, кадет!
Все эти дни головной болью Торвена была бравая девица Пин-эр, оставленная на его родительское – родительское, напоминал он себе десять раз на дню! – попечение. Зануда запасся ангельским терпением и учебником по педагогике, купленным в университетской лавке. С одной китаянкой, постоянно рвавшейся на смертный бой, он бы справился, но судьба оказалась неумолима. Дополнительную беду – двух юных карбонариев, художника и химика – Торвен приобрел сам. Альфред Галуа и Антонио Собреро тоже рвались в бой, желая умереть за свободу – сей же миг, не сходя с места, даже не позавтракав.
129 
