Сначала, вроде бы ничего, но потом стало скучно, ггероиня оказалась какой-то противной... 
130 
На войне лейтенант быстро разобрался бы с героями. Но в мирном Париже никого под ружье не поставишь, в ночной караул не пошлешь – и не заставишь зубрить на память справочник «Весь Копенгаген» за 1811 год. Выручило то, что у химика нашлась куча дел помимо подвигов. Парень трудился в лаборатории – в теплой компании самовзрывающихся колб и реторт, пылающих синим пламенем. Галуа же был произведен в кадеты и отряжен наблюдать за домом Карно. Иностранцу слежка не с руки, французский же гражданин Галуа просто обязан вести учет шпионам и прочим врагам Отечества, подбирающимся к великому ученому.
Помогло!
А теперь приходилось пожинать плоды.
–…и еще у перекрестка. Смена – каждые два часа. Но эти из полиции, обычные дуболомы. Больше для виду.
– Ясно.
Зануда всмотрелся в аккуратно вычерченную схему. Красота! Масштаб – и тот проставлен. Не обделил Творец талантом младшего Галуа. И глаз острый, каждую мелочь примечает.
– Мсье Торвен, вы же понимаете, – молодой человек замялся. – Только для вас! Это наверняка секрет…
Еще бы! Система охраны особняка – как на ладони. Посты внутренние, посты внешние. На внутренних – армейские парни в цивильных сюртуках; на внешних – галочьи фраки, агенты из комиссариата. Нижние окна – в решетках, черный ход наглухо заколочен.
Крепость!
– Посторонние заглядывают редко. Сам Карно не выходит из дому с начала июля. Хворает, якобы…
Здоровьем инженер не пышет, вспомнил Торвен. Но в любом случае шпиону в дом не попасть. Военное министерство – на высоте. Если, конечно, исключить прилетевшую с острова Ситэ ракету Конгрева – или ручную бомбу, сброшенную из корзины монгольфьера. Но это вряд ли. Карно может уцелеть, а затейников наверняка отыщут.
– Я говорил с мальчишками, мсье Торвен. Один торгует газетами, другой – яблоками напротив дома. Оба утверждают, что гости к Карно приходят редко. Всегда – одни и те же. Из новых – вы и тот мсье, что явился вслед за вами.
В памяти шевельнулась заноза. Эй, мсье, который за мной! На кого вы похожи? Если бы они хоть раз встречались лицом к лицу, Зануда бы непременно вспомнил. А так…
- Принес я весть дурную,
- Миронтон, миронтон, миронтень…
3
– Мое настоящее имя вам ничего не скажет, господин Карно. В последние годы меня называют Эминентом.
– Не прибедняйтесь, господин фон Книгге. И не лгите.
Николя Карно встретил гостя стоя. Рука на краешке стола, подбородок вздернут, взгляд – прямо в глаза. Так он стоял на фехтовальной дорожке в зале мэтра Бюзье; так сдавал экзамены в Инженерной школе; так сражался за Париж в 1814-м, когда один день боев стоил русским войскам шести тысяч убитых. Хозяин дома словно помолодел, дыша отвагой. Мужчины семьи Карно не отступают перед опасностью – они идут ей навстречу.
– Ваше имя более чем красноречиво. Как и вы сами.
– Не думал, что вы узнаете меня в лицо, – Эминент приятно улыбнулся. – Столько лет прошло. Когда я навещал вашего досточтимого отца, вам было, дай бог памяти…
Если, вспомнив про отца, фон Книгге думал перебросить этими словами мостик, то здорово ошибся. Слова-камни сложились не мостом – баррикадой.
– Мне было три года, когда я впервые увидел вас в доме моего отца. Разумеется, я вас не запомнил. Но, когда я вырос, мы не раз встречались с вами в Магдебурге, где отец коротал годы изгнания. Как я понимаю, вы в чем-то хотели его убедить – и не преуспели. Кстати, я тогда не подозревал, что имею дело с покойником. Отец называл вас Филоном – и числил среди самых мерзких предателей Революции. Перед смертью он рассказал мне, кто вы на самом деле. Лазарь Карно и его друзья воевали за Францию. А вы хотели сделать нашу родину бесправной частью вашей масонской федерации. Все давно вас похоронили, барон; кое-кто даже оплакал. Но у меня отличная память!
Карно замер, словно бронзовое надгробие. Зато Эминент определенно чувствовал себя как дома. Не торопясь, он прошелся по кабинету, бросил взгляд на портрет Лазаря Карно, Организатора Побед, висевший у окна; полюбовался расписной китайской вазой.
– Судьба и люди были несправедливы к вашему отцу, господин Карно. Неудивительно, что он стал… м-м… несдержан в оценках. В счастливые дни прошлого мы считались друзьями. Когда я думаю о тех, кого уже нет, то стараюсь вспоминать только хорошее.
Слова текли спокойно, мягко, миролюбиво. Старый, много повидавший человек говорил о своем друге, об ушедшей молодости…
130 
