— Прости, что не могла помочь, — тихо говорила она, — Он не подпускал меня к тебе. Он не умеет заглушать боль; это так просто, но он не умеет. И он не промыл тебя, оставил рану, которая бы обязательно загноилась. Но я промыла тебя бальзамом, который предотвращает нагноение; с его помощью все быстро заживет. А теперь нужно еще полечиться паром.
Она осторожно помогла мне подняться, встать у кровати и задрала мне рубашку до талии. Потом сняла повязку: все между бедер выглядело как живая рана; струйкой сочилась кровь. Кристина сняла с плиты кипящий чайник и поместила его между моими расставленными ногами. Из носика чайника поднимался пар, чей резкий запах, отдававший шандрой и уксусом, был мне знаком, ибо всегда сопровождал повитух. Целебный пар поднимался, обволакивая живот и бедра, а Кристина помахивала орлиным пером, направляя его между ног, и поглаживала меня.
— Я потеряла ребенка, — простонала я.
— Да. Но тут он был прав, этот мужчина. Ребенок не смог бы выжить. Наверно, он умер в тебе и разлагался, отравляя тебя. Скарлатина, которой ты болела, убила его.
— Он был урод, как сказал доктор?
— Никто бы этого не понял. Он был не больше крохотной белой бляшки. Но для него смерть — благо; ты сама еще ребенок и не готова быть матерью.
— Это несправедливо, так страдать из-за пустяка.
— Когда снова окрепнешь, у тебя будет возможность забыть обо всем, — с мудрой улыбкой сказала она.
Жизнь в лесу
Нас было десятеро, собравшихся тем ранним утром на поляне, в большинстве матери, потерявшие детей. Затянутое тучами небо предвещало дождь. Прошел месяц, как я лишилась ребенка; я была еще неимоверно худа, кожа да кости, но достаточно окрепла, чтобы покончить с затворничеством и вернуться в мир. Поскольку обряд проводился днем — один из немногих, предназначенных для этого времени суток, — мы всегда собирались небольшой группой и быстро расходились, чтобы нас не заметили. Кристина принесла останки моего нерожденного ребенка, которые хранились в куске замши, перевязанной виноград ной лозой. Сверток был крохотный, меньше ее ладони; однако это была зародившаяся жизнь, и ее кончину следовало почтить.
Прежде я не раз принимала участие в подобной церемонии проводов детей, умерших, не увидя света мира; Природа жестока, нам часто приходится хоронить детей, и бывает, с их матерями. Повитухи могут быть более добрыми и знающими, чем врачи, и все же им часто не удается спасти младенца. Но в отличие от мужчин, они торжественно отмечают происшедшее; они заботливо сохраняют нерожденное дитя, чтобы мать могла оплакать его, прежде чем схоронить в земле. Даже если дитя умерло в результате прерывания беременности, его провожают как подобает. Тогда оно уходит достойно, а мать может выплакать свое горе.
Тем утром вновь медленно звучали барабан и бубен и сладкую скорбную мелодию выводила флейта. И вновь, как бывало, Кристина пела простую песнь, и остальные подхватывали по ее знаку. Но на сей раз выводить материнский рефрен пришлось мне. Кристина начинала:
- Нет для женщины родов тяжельше,
- Чем роды, что кончаются смертью.
- Мать, последнее слово скажи
- твоему нерожденному.
Тут вступала я:
- Мой малыш,
- Мой неназванный,
- Возвращаю тебя, возвращаю.
Затем подхватывали женщины:
- Чьи глаза не увидели ни света солнца, ни света луны.
Я:
- Возвращаю тебя, возвращаю.
Женщины:
- Чьи губы не отведали ни сладости,
- ни горечи жизни.
Я:
- Возвращаю тебя, возвращаю.
Женщины:
- Чьи уши не слышали пения птиц.
Я:
- Возвращаю тебя, возвращаю.
Женщины:
- Приявшего боль, не узнавшего радость.
Я:
- Возвращаю тебя, возвращаю.
Женщины:
- Имя не названное.
Я:
- Частичка моего сердца уходит с тобой.
Женщины:
- Частичка нашего сердца уходит с тобой.
Крохотный сверток передали мне. Женщины поочередно по-сестрински обнимали меня и отходили. Зная, что теперь мне предстоит остаться одной, я благодарила их и просила уйти. Я захватила с собой самое необходимое, чтобы провести день в лесу: одеяло и немного простой еды. На случай ненастья была хижина, построенная женщинами, в ней можно было и переночевать. Я должна была оставаться одна с моим мертвым ребенком и похоронить его. Только Алу была со мной; но даже она в тот день держалась в стороне, сидя высоко на дереве и лишь изредка поглядывая на меня, так что я могла оплакивать дитя сколько хочу: недолго или до глубокой ночи.