78 
Она вернулась к полке и взяла книгу в кожаном переплете, которую вручила мне.
— В этой книге, как верят многие, говорится о будущем. Прошу, изучи ее вместе с другими трудами, которые я дала тебе. Она написана великим алхимическим философом, правда, в ней он отклонился от главного в иные, менее значительные области. На мой взгляд, это одно из его второстепенных произведений, хотя многие ставят его чрезвычайно высоко. Виктор поможет тебе, разъяснит трудные места. Читай со вниманием: узнаешь, как мужчины раскрывают тайны Природы.
Я мало что поняла из сказанного матушкой об этих мудрецах, однако, когда она говорила со мной таким образом, мне становилось ясно, что я — часть большого плана, ею задуманного. Я догадывалась, почему она так изобразила меня на своем большом полотне: женщиной в веренице, в потоке женщин, уходящем в глубь времен к знанию, древнему, как сама земля. Но я также чувствовала, что меня несет вперед этим потоком, волей всех женщин, прошедших до меня. Матушка рассматривала век, в котором мы жили, как переломный момент времен. Порою, касаясь подобных вещей, она начинала говорить почти как пророчица, как тот, кто прозревает века и пространства, как провидица — хотя была слишком скромна, чтобы претендовать на такую роль. Тем не менее, говоря о нашей работе, она неизменно подчеркивала ее важность и необходимость, отчего самое пустяковое действие приобретало величайшее значение, так что я норовила уклониться от задания под предлогом того, что не подхожу для этого. Но она мне не позволяла.
Возвратившись к себе в комнату, я нетерпеливо пролистала новую книгу, которую дала мне матушка. Ни одного рисунка, только числа и схемы, еще загадочнее, чем символы Великого Делания. Некоторые числа я смогла распознать; я увидела в них многие формы и теоремы, которые объяснял мне синьор Джордани, но истолковать их значение было мне не по силам. Когда я попросила Виктора помочь, удивленный Виктор рассмеялся.
— Мама дала тебе читать это?
— Она сказала, что ты поможешь мне понять, чего я не понимаю.
Он развеселился еще больше.
— Ты видишь, это сплошная математика. Она может выглядеть как геометрия, но это исчисления, которые мало кто способен расшифровать.
— Матушка смогла.
— Да, но она необыкновенная женщина.
— А я нет?
— Не настолько, моя дорогая. И в любом случае, ты еще не женщина, — И, понизив голос, словно матушка могла услышать, добавил: — Я расскажу одну историю о маме. Однажды, когда отец был на обеде в Фернее, месье Вольтер заговорил о своей былой приятельнице, знаменитой мадам дю Шатле. Ты, может, слышала о ней? — (Я ответила, что нет, не приходилось.) — Она писала об учении Ньютона, в котором разбиралась на удивление хорошо. Она ни в чем не уступала Вольтеру. Это заставило его сказать, что мадам дю Шатле «великий мужчина, чей единственный недостаток в том, что он уродился женщиной». Отец уверен, что, если бы Вольтер знал нашу маму, он сказал бы то же самое о ней. Только не проговорись маме, что я рассказал тебе об этом.
Хотя Виктор и обескуражил меня, я через силу заставила себя прочитать книгу от корки до корки; впрочем, то, что я в ней поняла, показалось мне сухим, как пыль, бесцветным и лишенным жизни. Скоро я отложила ее в сторону.
Книга называлась «Philosophiae Naturalis Principia Mathematica» [35]. Ее автором был сэр Исаак Ньютон.
Я становлюсь мистической сестрой Виктора
- Я льну к земле, его пленяет высь.
- Я в глубь стремлюсь, он — к вековечной сини.
- Во мрак и тайну я вперяю мысль,
- Он мерит даль небесныя пустыни.
- Стою внизу, его полет следя,
- Как он средь звезд блуждает одиноко.
- Что он забыл, терзаюсь страхом я,
- Мою любовь, взлетевши так высоко.
- По возвращеньи мелок мир ему,
- Тут дух его страдает, униженный.
- Но корни и ручьи учат меня всему
- И крепят сердца связь с землей блаженной.
Когда я сказала матушке, что великая книга Ньютона показалась мне смертельно скучной, она удовлетворенно улыбнулась.
— Я думаю точно так же! Этот трагический человек дал нам странный способ постижения мира: не глазами, чтобы увидеть его, не руками, чтобы его осязать, не сердцем, чтобы полюбить его, но только посредством чисел, чтобы его измерить. Не лишил ли он его цвета и вещественности, без которых человечество не может существовать? Он апеллирует к власти абстракции, к своего рода священности математики, ценя ее намного выше, чем другие натурфилософы. И к чему это привело?.. Увы! Боюсь, завтра вечером мы это увидим.
78 
