220 
После того как в Египет пришли греки, после того как было извращено и утрачено древнее искусство, они ни разу не заговорили с нами. Они ни разу не удостоили нас взглядом. А что такое Египет сейчас, как не плодородная житница Рима? Когда Мать и Отец отрывали нас от вен на своей шее и отбрасывали в сторону, они были сильны, как железо, и с легкостью могли переломать нам кости. И если теперь им ни до чего нет дела, почему что-то должно волновать меня?
Я долго и пристально смотрел на него.
– Ты хочешь сказать, что именно это послужило причиной сожжения остальных? То, что Мать и Отец были оставлены под палящими лучами солнца?
Он утвердительно кивнул.
– В наших жилах течет их кровь. Мы получили ее от них. А потому существует прямая связь: то, что происходит с ними, происходит и со всеми нами. Если сгорают они, сгораем и мы.
– Мы так тесно связаны?! – удивленно выдохнул я.
– Вот именно, мой дорогой Мариус, – ответил он, глядя на меня и, очевидно, забавляясь моим страхом. – Именно поэтому их оберегали в течение четырех тысяч лет, именно поэтому им приносились жертвы, именно поэтому мы поклонялись культу Матери и Отца. Их судьба – это наша судьба.
– Кто это сделал? Кто оставил их под лучами солнца?
Он беззвучно расхохотался:
– Тот, кому поручено было оберегать их, тот, кто больше не в силах был это вынести, тот, кто слишком долго исполнял сию мрачную обязанность. Он не смог никого уговорить сменить его, освободить от столь тяжкого бремени и переложить обязанность на свои плечи. В конце концов, плача и дрожа с головы до ног, он вынес Мать и Отца на песчаную поверхность пустыни и оставил там лежать подобно двум статуям.
– И моя судьба тесно связана со всем этим… – пробормотал я.
– Да. Но, наверное, он просто уже не верил в нашу преемственность. Я говорю о том, кому поручено было их оберегать. Это просто древняя легенда, считал он. Ведь все мы им поклонялись, почитали их так же, как смертные почитают нас. Никто не осмеливался причинить им вред, никто не смел прикоснуться к ним горящим факелом, чтобы проверить, испытаем ли мы что-нибудь. Нет, он в это не верил. Он оставил их в пустыне, а ночью, когда проснулся и обнаружил, что сожжен и изуродован до неузнаваемости, он кричал не переставая.
– Вы перенесли их обратно под землю?
– Да.
– И они почернели так же, как вы?
– Нет, – он покачал головой, – только потемнели до золотисто-бронзового цвета. Как поворачиваемое на вертеле мясо, не больше. И они остались такими же красивыми, как и прежде, словно красота была неотъемлемой частью их существа. Та красота, носителями и частью которой им суждено было быть. Они, как и прежде, смотрят прямо перед собой, но их головы больше не склоняются друг к другу, они не напевают свои гимны и не позволяют нам пить их кровь. Они отказываются принимать наши жертвы – лишь изредка они вкушают кровь, и то только тогда, когда никого нет рядом. Никто не знает, будут они пить кровь или нет.
Я покачал головой. Опустив голову, я ходил взад и вперед, свеча в моей руке дрожала. Я не знал, что сказать, мне необходимо было обдумать услышанное.
Он жестом предложил мне сесть на стул по другую сторону стола, и я не задумываясь последовал приглашению.
– Не кажется ли тебе, римлянин, что так и должно было случиться? – спросил он. – Не сами ли они решили встретить свою смерть среди песков, лежа молча и неподвижно, как статуи, брошенные там, – после того как город был осажден и захвачен вражеской армией? Может, все мы должны были умереть? Посмотри на Египет! Повторяю, что такое сейчас Египет, как не плодородная житница Рима? Не намеревались ли они день за днем сгорать под палящими лучами солнца до тех пор, пока, подобно звездам на небе, не сгорим все мы?
– Где они сейчас? – выдавил я.
– А зачем тебе это знать? – насмешливо поинтересовался он. – Почему ты считаешь, что я должен открыть тебе эту тайну? Их невозможно разрубить на части – для этого они достаточно сильны. Нож способен лишь скользнуть по поверхности их кожи. К тому же, если ты расчленишь их, то расчленишь и нас. Если сожжешь их, то сожжешь и нас. Что бы они ни заставили нас испытать, сами они испытывают только малую часть этого, потому что их защищает возраст. Даже если ты уничтожишь всех нас до единого, ты доставишь им только небольшое беспокойство. Такое впечатление, что они не нуждаются даже в крови. Может, их разум находится в соединении с нашими мыслями? Возможно, та печаль, которую мы испытываем, то отчаяние и ужас перед судьбами мира, которые мучают нас, исходят от них, переносятся к нам из их снов? Нет, я не могу сказать тебе, где они. Во всяком случае до тех пор, пока не буду уверен в том, что мне все безразлично и что пришло нам время умереть.
220 
