Особенно,... 
269 
– Как можешь ты утверждать это с такой уверенностью, Лестат? – спросил он.
Услышав, как он произнес мое имя, я испытал странное, почти чувственное волнение. Но я не мог заставить себя столь же естественно произнести его имя – Луи.
Мы медленно шли без всякой цели. Его рука спокойно и нежно обнимала меня, а моя, в свою очередь, свободно обвилась вокруг его тела.
– Нас охраняет целая армия смертных, – говорил я. – Телохранители будут рядом с моими ребятами и в вертолете, и в лимузине. А сам я от аэропорта до места поеду один на своем «порше», что значительно облегчит мне задачу и позволит защитить себя в случае необходимости. Кроме того, нас будет сопровождать самый настоящий почетный эскорт мотоциклистов. Да и что может сделать мне горстка ослепленных ненавистью юнцов, этих произведений нынешнего, двадцатого, века? Эти идиоты пользуются телефоном, чтобы выкрикивать свои угрозы.
– Их вовсе не горстка, а гораздо больше, – промолвил он. – А как быть с Мариусом? Твои враги только и заняты обсуждением вопроса о том, правду ли ты рассказал о Мариусе и существуют ли в действительности Те, Кого Следует Оберегать…
– Это вполне естественно. А ты? Ты веришь, что все это правда?
– Да. Я понял это, как только прочитал твою книгу, – ответил он.
Мы оба замолчали, и, возможно, каждый из нас в эти минуты вспомнил то любознательное бессмертное создание, которое много-много лет назад задавало мне один и тот же вопрос: как и откуда все это началось?
Слишком больно вспоминать. Это все равно что доставать из архива старые фотографии и, стерев с них пыль, видеть, что изображение и краски по-прежнему сохранились. Это фотографии наших давно ушедших предков, а значит, и нас самих.
Я нервно откинул со лба волосы и подставил лицо прохладному ветерку. Жест, свойственный главным образом смертным и не слишком характерный для нас.
– Почему ты так уверен, – поинтересовался он, – что Мариус не покончит с твоим экспериментом и с тобой, едва ты ступишь на сцену?
– А ты считаешь, что кто-либо из древних способен на это?
Он надолго задумался и, как всегда в таких случаях, углубился в свои мысли, забыв обо всем на свете и о моем присутствии в том числе. Мне вдруг показалось, что мы с ним вновь в нашем старом доме, тускло освещенном газовыми лампами, я даже услышал звуки и ощутил запахи прежних времен. Мы вновь сидим в гостиной нашего дома в Новом Орлеане перед камином, в котором горят угли, и все вокруг постепенно стареет и ветшает. Все, кроме нас.
Но он стоял здесь, рядом со мной, – дитя нового века в бесформенном свитере и поношенных джинсах – и задумчиво смотрел вдаль, на смутно вырисовывающиеся во тьме холмы. В его затуманившихся глазах проскакивали искорки внутреннего огня, волосы растрепались. Очнувшись от долгого сна, он медленно выпрямился.
– Не знаю, но мне кажется, что, если твое поведение выведет из себя древних, они постараются разделаться с тобой.
– А тебя это волнует?
– Ты же знаешь, что да.
Его лицо слегка порозовело. И стало еще больше походить на лицо обычного человека. По правде говоря, он меньше, чем кто-либо другой из известных мне бессмертных, отличался от обычных людей.
– Ведь я же здесь, – тихо добавил он.
Я почувствовал в его голосе боль, которая словно рудничный пласт пронизывала его тело, и этот пласт способен был доносить чувства до самых глубин души.
Я кивнул. Потом глубоко вздохнул и отвернулся. Как бы мне хотелось сказать ему все, что я чувствовал и должен был сказать. Я обязан был признаться, что люблю его. Но я не в силах был сделать это – меня переполняли эмоции.
– Что бы ни случилось, я ни о чем не пожалею… – сказал я. – Оно стоит того, если таким образом мне хотя бы на короткое время удастся собрать вас вместе – тебя, Габриэль, Армана и… и Мариуса. А вдруг появится и Пандора? И Миль. И кто знает, сколько еще. Что, если все древние соберутся вместе? Ведь оно стоит того! А все остальное меня не волнует.
– Неправда, волнует, – с улыбкой возразил он. Я чувствовал, что мои слова произвели на него впечатление. – Ты просто уверен, что это будет захватывающее приключение и что в любом случае ты выйдешь из битвы победителем.
Я опустил голову, чтобы скрыть смех. Совсем по-человечески сунув руки в карманы брюк – в последнее время это стало весьма распространенным жестом, – я пошел по траве вперед. Даже в эту холодную калифорнийскую ночь трава по-прежнему пахла солнцем. Я не стал рассказывать ему о своих чисто человеческих чувствах – о желании выступать на сцене, о той безумной радости, которая охватывает меня всякий раз, когда я вижу себя на экране телевизора или на конвертах наших альбомов, выставленных в витринах магазинов по всему Северному побережью.
269 
