Роланд слышал, как ворчали его тетушки, спускаясь из башни, и как стучали их туфли. Затем он услыхал, как они начали кричать на стражников.
Пользы от этого было мало. Сержант Робертс и его стража[3] с раздражением принимали приказания от тетушек. Хотя все знали, что если барон умрет до того, как Роланду исполнится двадцать один год, по закону тетушки будут управлять поместьем до совершеннолетия Роланда. Тем не менее, хотя барон и был очень сильно болен, он еще не умер. Не очень благоприятные времена для невыполнения приказов, которые казались им неподходящими, но сержант и его ребята спасались от гнева тетушек, притворяясь глухими, тупыми, забывчивыми, рассеянными, больными, бестолковыми или — как, например, Кевин — иностранцами.
Свои вылазки Роланд совершал в предрассветные часы, когда никого вокруг не было и он мог спокойно поживиться на кухне. И отца он тоже навещал в эти часы. Старик был погружен в лекарственный сон, но Роланд приходил, чтобы просто подержать его за руку, находя в этом утешение. Если ему попадался на глаза сосуд с осами или пиявками, он выбрасывал его в ров.
Роланд задумчиво поглядел на конверт. Может быть, ему следовало рассказать Тиффни обо всем происходящем, но ему не хотелось об этом думать. Она могла огорчиться и попытаться снова спасти его, а это было бы неправильным. Это то, с чем он должен разобраться сам. Кроме того, он не был заперт. Они были заперты там снаружи. Пока он удерживает башню, есть еще место, куда они не смогут засунуть свой нос и украсть. Он спрятал последние оставшиеся серебрянные подсвечники, остатки старинной серебрянной посуды («отправили на оценку» — сказали тетушки) и шкатулку с драгоценностями своей матери под кроватью. Он немного не успел со шкатулкой, из нее уже пропало материнское обручальное кольцо и серебрянное ожерелье с гранатами, которое его бабушка оставила ей.
Завтра ему нужно будет встать пораньше и поскакать в Двурубахи с письмом. Он любил писать письма. Мир в них становился намного лучшим местом, потому что все плохое можно было не включать.
Роланд снова вздохнул. Как хорошо было бы написать Тиффани, что в библиотеке ему попалась книга под названием «Осады и Выживание» знаменитого генерала Тактикуса (того самого, что изобрел «тактику»). Кто бы мог подумать, что такая старинная книга может оказаться настолько полезной? Генерал особо настаивал на запасании провизии, поэтому у Роланда было полно кратофеля, колбас и тяжелых дварфийских буханок, которые так удобно сбрасывать нападающим на головы.
Он посмотрел в другой конец комнаты. Там висел потрет матери, который он достал с чердака, куда они его утащили («пока не почистят» — так они сказали). Прямо рядом с портретом, если знать, что искать, можно было заметить более светлую часть стены, размером с небольшую дверку. И канделябр рядом с нею казался немного скособоченным.
Проживание в замке имеет очень много преимуществ.
За окном пошел снег.
* * *
Нак Мак Фиглы сидели на соломенной крыше коттеджа мисс Тенеты и таращились на снежные хлопья. Они смотрели, как в тусклом свете, пробивающемся сквозь грязные окна дома, кружились и летали крошечные Тиффани.
— Снежинками речет, — сказал Величий Ян. — Ха!
Вулли Валенок поймал падающую снежинку.
— Треба признатися, что островерха шапка у него отменно вышла, — сказал он. — Люба ему карга наша.
— Вот вздор-то несешь! — заявил Роб Всякограб. — Он — Зима! Он — весь снег, и лед, и бури, и морозы. Она же — великуча девица! Хиба ж они пара? Билли, ты-то что речешь? Билли?
Гоннагль покусывал кончик своей мышлинки, с отсутсвующим видом уставясь на падающий снег. Однако голос Роба каким-то образом сумел пробиться сквозь его думы, потому что он откликнулся:
— Да что ему о людях-то ведомо? Он не боле живой, чем великуча таракашка, однако могуч, аки окиян. И он шибко с каргой любезен. Отчего? Что она ему? И что он делати начнет? Вот что я те кажу: снежинки только начало. Начеку быть нам должно, Роб. Оченно плохо все могет быть…
* * *
Высоко в горах Тиффани Болит легко приземлялись на старый уплотненный снег на гребне пика, сорвав лавину, которая снесла более сотни деревьев и охотничью избушку. Но вины Тиффани в этом не было.
Так же как не было ее вины и в том, что люди подскальзывались на ней, свежевыпавшей, или что дверь было не открыть, потому что она завалила ее снаружи, или что в кого-то запустили комком, слепленным из нее. Почти вся она растаяла к завтраку на следующее утро, да и все равно никто не замечал ничего необычного, за исключением ведьм, которые никогда не принимают слова на веру, и детей, которых никто не стал бы слушать.