Особенно,... 
96 
А возможно, и делиться-то было особо нечем.
Одно слово — темная история.
В допросной зале зловеще светилась раскаленная докрасна жаровня — чуть сплюснутая голова ракшаса, вместо мозгов набитая углями, палач деловито позвякивал клещами и крючьями, раскладывая их в одному ему известном порядке, в углу наготове сидел писец горбясь над кипой пальмовых листьев.
Допрос вызвался вести сам градоначальник.
Карна уселся в глубокое кресло с мягким сиденьем алого бархата — расстарались для высокого гостя, подхалимы! Тысяцкий занял табурет у стеночки, подал знак, и вскоре в допросную ввели первого арестованного.
Угрюмый шудра лет пятидесяти, в рваном дхоти, с багровыми следами бича на костлявой спине. Ладони — сплошная мозоль.
— В чем его обвиняют? — тихо поинтересовался Карна у градоначальника.
— Был замечен в подозрительном рытье земли неподалеку от так называемого Смоляного Дома. Не иначе подкоп готовил, стервец! Мы его только позавчера взяли, допросить как следует не успели. Приступай! — махнул он палачу.
Карна всегда полагал, что сперва задаются вопросы, а если злоумышленник запирается или врет, то приходит очередь палача. Однако молодой раджа жестоко ошибся. Незадачливый землекоп ласточкой взлетел на дыбу, хрустнули суставы, горящий веник справно обласкал жертву, и Карну едва не стошнило от смрада паленой плоти, мигом распространившегося по зале.
Градоначальник удовлетворенно потер ручки.
— Итак, вор, готовил ли ты тайный подкоп под дом, известный в городе под названием Смоляного?
— Готовил, готовил, благородный господин! Как сур свят! Признаюсь!
У Карны мигом заложило уши от визга несчастного.
— Очень хорошо. И ты воспользовался этим подкопом в ночь пожара. Верно?
— Нет, благородный господин, я не делал этого! — простонал пытуемый, с ужасом предчувствуя новую порцию боли.
— Я верю тебе. — Голос градоначальника тек медовой патокой, а на губах играла доброжелательнейшая улыбка. — Тогда скажи нам, КТО проник в дом, воспользовавшись проделанным тобой подкопом? Твой сообщник, не так ли?
— Какой сообщник, благородный господин! — Землекоп и заплакал бы, да не получалось: выпученные глаза пересохли заброшенными колодцами. — Хозяин этого дома нанял меня, чтобы я вырыл ему погреб с запасным выходом! Погреб! Клянусь!
Градоначальник многозначительно подмигнул Карне — ваньку валяет[21], скотина! — и опять махнул палачу.
— Погоди! — Карна никогда не считал себя великим дознатчиком, но вопрос сам слетел с языка: — А скажи-ка нам, приятель, КОГДА ты вырыл этот погреб?
— Аккурат в прошлом году, благородный господин! — Счастью землекопа не было предела, едва он понял, что пытка откладывается.
— Та-а-ак. — Взгляд молодого раджи не сулил градоначальнику фиников в меду. — А есть ли тому свидетели?
— Есть, благородный господин! Заказчик с домочадцами, прислуга, Лопоухий Шашанка, мой напарник, а также…
— Меня ввели в заблуждение олухи-осведомители! — пролепетал градоначальник. — Поверьте, они будут сурово наказаны…
Его прервали.
Протяжный, отчаянный вопль донесся из-за стены. Кричала женщина. Безнадежная, звериная тоска морозом прошлась по коже, заставив сутиного сына ознобно передернуться.
Говорят, у разбойников-гондуков для принятия в банду требуется подвесить над костром живого ягненка и дослушать до конца плач несчастного, превращаемого в жаркое.
Если так, Ушастику не светила разбойничья доля.
— Баб пытаем? — Глаза Карны превратились в узкие щели, из которых вот-вот готово было извергнуться адское пламя, и градоначальник в ужасе отшатнулся. — Тоже подкопы роют?! Или на передок больно горячи, стервы?! От искры полыхнуло?!
— Это не баба! — возопил отец города, уже представляя себя на дыбе. — Это вовсе не баба! Это изловленная моими людьми ракшица-людоедка! Запирается, тварь, укрывает местоположение логова…
— Пошли, — коротко бросил Карна, вставая. — Разберемся.
Идя по коридору, он с трудом сдерживался, чтобы собственными руками не свернуть шею семенившему впереди жирному любителю пыток. Словно чувствуя это, градоначальник инстинктивно втягивал голову в плечи, не смея обернуться.
Рваное пламя факелов отбрасывало на камень стен багровые блики, и в их неверном свете бессильно обвисла на цепях женщина.
96 
