Особенно,... 
65 
— Веселятся, — булькает себе под нос человек-жаба, придержав коня и глядя через низкий дувал на шумное застолье. — Кто смеет веселиться, когда сердце наше в печали?!
Глаза его недобро сощурились.
— Открывай ворота, Волчий Пастырь!
Незапертые ворота с треском распахиваются, и кавалькада въезжает во двор.
— Отрубить ему голову, — звучит кваканье, а палец тычет в жениха, повалившегося ниц одним из первых. — Действуй, Волчий Пастырь.
Тот, кого назвали Волчьим Пастырем, проворно соскакивает с коня, волочит не сопротивляющегося жениха к человеку-жабе, вытаскивает из ножен саблю…
Короткий свист.
Голова жениха летит под копыта жеребца, на котором восседает жаба.
Глазки с желтыми, нездоровыми белками пытливо рыщут по лицам гостей, задерживаются на одном, на другом…
Что-то меняется в жабьей морде, когда взгляд упирается в пару голубых озер на знакомом лице. И — в такую же голубизну глаз другого человека, стоящего рядом.
Это не гости; это — свои.
Оба спешились и стоят плечом к плечу.
— Невесту — на кол. Ты — выполнять! — жабий палец упирается в первого из двух голубоглазых.
Смущенный великан переминается с ноги на ногу.
— Ты уж прости, твое шахское, но это… не стану я!.. вот.
— Что? Не станешь? — противоестественная радость выхлестывается вместе с кваканьем. — Забыл, каково самому на колу сидеть?! Освежить память?!
— Не забыл! — набычась, повторяет великан, крепче сжимая в руках-граблях огромное копье, больше смахивающее на дубину. — Да только… За что ее? Ну, меня ладно, я плохой…
— Утба! — выплевывает чье-то имя жабий рот.
— Здесь я, — звучит ответ второго обладателя голубых глаз.
— Обоих на кол! Выполнять!
Утба не двигается с места. И вдруг начинает хохотать. Безумно и искренне — так, что стоящие рядом потихоньку отодвигаются в стороны, а морда человека-жабы меняет брезгливое выражение.
Она совсем меняется, эта морда.
От жабьей — к человеческому лицу.
* * *
— Что со мной? Где я? — спрашивает Абу-т-Тайиб аль-Мутанабби, прежде чем потерять сознание.
Глава четырнадцатая,
где маг и правитель ведут мудрые беседы, в ходе которых поднимается часть завес над: шахами, фаррами, вседозволенностью и ее ограничениями, а также обсуждаются внезапные смерти — но ни словом не упоминается о том, в чем состоит загадка «небоглазых», будь они хоть жрецами, хоть разбойниками!
1
— И что еще успела натворить эта жаба?!
Голос предательски дрожал, и пришлось отогреваться ароматом красного чая — поднеся к губам млечно-бледный фарфор пиалы, изготовленной в далеком Мэйлане. Мэйланьские драконы сладострастно вились вдоль краев, мэйланьские горы смыкались вокруг мэйланьского озера, зеленоватой глади с прожилками из чистого лазурита; и перевешивался через борт лодки плешивый рыбак, намеченный еле-еле, слабыми мазками; рыбак, естественно, был тоже мэйланьский. Страна на том конце торговой дороги Барра, где по уверениям Баркука-Харзийца, правят некие Сыновья Неба, которые вообще долгожители, даже по сравнению с местными носителями фарра!.. фарр… фарфор… камфара…фар-р-рсанг…
Горло поэта заржавело, и сейчас ржавчина осыпалась со стенок гортани, делая голос хриплым, а слова — шершавыми, как обломки ракушечника.
Тем временем Гургин продолжил неторопливый рассказ: о перестановках во дворце и среди городских властей, о смещениях и назначениях судей, Владык Ночи и прочих чиновников, о фаворитках и фаворитах, что вынырнули невесть откуда или, наоборот, без причины подверглись опале; о реформе культа Огня Небесного и паломниках, сгинувших на просторах новой веры… Лишь о последней казни во время свадьбы дряхлый маг умолчал. Абу-т-Тайиб был благодарен ему за это — во-первых, ни к чему ворошить грязь до самого донышка, а во-вторых… Увы! — он и сам помнил все: катится под конские копыта голова жениха, вокруг стенами вечной тюрьмы смыкаются внимательные, сочувственные (но не осуждающие!!!) лица родственников, лица гостей, лица, лица… — и, наконец, двойное голубоглазое «Нет»! Комар, кузнечик, добыча, которую страстно алкал все эти месяцы человек-жаба, попалась наконец на язык; но сколь мерзок был вкус ее, нежданной добычи, совсем не той, о какой мечталось!
- Обижали в детстве жабу:
- мама-жаба обижала,
- бабка-жаба обижала,
- папа-жаба обижал,
- и родня над жабой ржала,
- жабью мерзость обнажала,
- словно в грудь ее вонзала сотню ядовитых жал…
- Жаба, что ж ты не сбежала? Никому тебя не жаль…
Абу-т-Тайиб так и не смог до конца осознать, что человеком с жабьей ухмылкой и буркалами навыкате был он сам! То есть, умом, конечно, понимал — но сердцем принимать отказывался. Наотрез. Да, истинный правоверный на вопрос: «Где находится разум?» должен благочестиво ответить: «Аллах бросает его в сердце, и лучи разума поднимаются в мозг, утверждаясь там!» Но вместо лучей из сердца поднималась смрадная гниль. Пепел сожженных хургских становищ, вонь потрохов казненных, липкая сладость улыбок тех, кого довелось осчастливить внезапной милостью; зловонная клоака вместо души, обиталище скорпионов и мокриц — а над всем этим сияние фарра, святой нимб, видный издалека!..
65 
