105 
Когда список иссяк, настал черед глашатаев:
«Небо! На землю!»
– Сукин сын, – сказал Николас Зоммерфельд, имея в виду хана. Голос посла звенел восхищением, свойственным профессионалу при виде действий другого профессионала. – Я горжусь знакомством с этим человеком! Он подготовил эвакуацию заранее. Ты посмотри, они же действуют по плану! Все расписано, каждый знает свое место. Ни малейшей паники…
Ника вернули в посольство сразу после бездарного штурма. Не слишком целого, не вполне невредимого – рот всмятку, зубов недостача, левый глаз заплыл. Трещина в ребре заставляла Ника охать едва ли не при каждом вдохе. Ерунда, отмахнулся господин посол, когда его собрались лечить. Пустая трата времени. Бомбе все равно, сколько у меня зубов. Отстаньте и угомонитесь.
Отстали и угомонились.
– Зачем? – спросила Регина.
– Что – зачем?
– Зачем он готовил эвакуацию?
– На случай партизанской войны с нами. На случай нашей оккупации Шадрувана. На случай вторжения из космоса. Ты же слышишь: небо упало на землю! Четкий, ясный сигнал. Он и мушкеты с аркебузами от нас прятал. С самого начала, с первых дней контакта. Тайное, значит, оружие, на черный день. Нет, каков молодец! Хитрая бестия…
Хитрой бестии, когда посол Зоммерфельд явился на аудиенцию к шаху – умолять эвакуировать население – не было во дворце, да и вообще в стенах города. Кейрин-хан гостил у родичей, выше по реке. К счастью, как только его взбалмошное величество приказал арестовать посла по обвинению в измене, кому-то из придворных пришла в голову здравая мысль отправить к хану гонца.
Гонец загнал коня, но успел вовремя. Сейчас ему набивали рот золотыми монетами – в третий раз. Гонец выплевывал награду на поднос и радовался тому, как растет сверкающая груда. Сановнику, подстрекавшему шаха на военные подвиги, тоже залили рот золотом – расплавленным.
– Всех ему, конечно, не вывезти. Так он и не намерен – всех. Только самых важных, самых нужных; тех, без кого нельзя…
– Почему не всех?
– Останутся больные. Останутся дряхлые. Останутся лекари, не бросившие лежачих пациентов, и сыновья, не бросившие престарелых родителей. Останутся калеки. Останутся сомневающиеся. Останутся скупердяи. Этих будет больше всего. Упадет небо или нет, на то воля Господа Миров. А стены есть стены, мебель есть мебель; посуда, скот, сундуки с добром… Останутся мародеры. Кто-то захочет поживиться даже в аду, стаканом кипятка. Останутся любопытные. Идиотов везде хватает.
– Кто еще?
– Воры, нищие и проститутки. Деловая сметка подскажет им, что красть, попрошайничать и торговать своим телом можно при любой власти. Земной, звездной – без разницы. Останутся мертвецки пьяные, одурманенные куревом – эти вообще ничего не услышат. Ри, останутся многие! Они не верят в возможность уничтожения целой территории. Это за пределами их опыта. Они полагают, что в эту часть Шадрувана им удастся вернуться; что здесь есть шанс остаться…
– Они погибнут.
– Кейрину плевать на них. Это балласт, хлам.
– Они погибнут.
– Мы не в силах их спасти.
– Думаешь?
Под утро, за час до рассвета, по вымершему городу двинулись носилки. Чудной посольский паланкин, который раньше, приводя горожан в изумление, таскали трое немых носильщиков. Сегодня их не было – паланкин плыл сам. Антигравы работали в базовом режиме. За носилками, отстав на пять шагов, шел Скунс. Рядом с носилками, нервно щелкая клыками, брела Фрида в ипостаси ящера.
Из носилок била паника.
Флейту доктор ван Фрассен держала в руке. Играть не требовалось – простая, ритмичная мелодия гвоздем засела в мозгу. Гвоздь трепетал – два-три резких диссонанса – причиняя острую боль. Изредка, не в силах терпеть, Регина взмахивала флейтой, катализатором процесса, словно дирижируя оркестром. Рука дрожала, инструмент грозил вырваться из ослабевших пальцев. Ей было очень трудно. На ее месте Линда, урожденный эмпат, справилась бы куда легче. Линда и сейчас помогала, как могла – восстановив в памяти детское воспоминание об ужасе, вырвавшемся из-под кокона маленькой Линды Гоффер, доктор ван Фрассен обезличила давнюю энграмму, адаптировала к ситуации и пустила в ход.
Ужас трудился, половодьем распространяясь во все стороны. Если в домах, подвалах и на крышах оставался кто живой – человек срывался с места и несся прочь быстрее скаковой лошади. За Скорлупой он падал без сил, но это уже не имело значения. Да, прогнать – спасти! – удавалось не всех. Кое-кого нельзя было поднять самым ужасным ужасом в Ойкумене. Это тоже не имело значения. Всех никогда нельзя спасти.
105 
