Лишь бы успокоился.
Для тебя, малыш, это не просто ватрушка. Для тебя это – наркотик. Повышенная проницаемость стенок кишечника. Глютен с казеином попадают в кровь напрямую, и дальше – в мозг. И действуют они на тебя, дружок, как опиаты – на взрослого. Отчасти поэтому ты и не любишь наружу выбираться. Тебе и в скорлупке хорошо. Скушал ватрушечку – и доволен, и нет тебе дела до нашей суеты…
Ты уж прости, Артурчик, злую тетку Ри, но наркоманом я тебе стать не дам. Хватит в скорлупе кайфовать. Закончим сеанс – и сразу пойду разбираться с твоей диетой. Заодно капельки нашему мальчику пропишем. Есть такие капельки-стимуляторы… Не век телепатам с тобой возиться. Диета, препараты, развивающие игры; привитие навыков первичной социализации, работа с речью…
Дипломатом тебе не быть. В остальном – посмотрим.
IV
На обеде Регину ждал сюрприз – в лице давешнего толстяка, автора панегирика «О Шадруван!» Ник ей уже все уши прожужжал: Каджар-хабиб – местный уникум. Поэт, живописец, алхимик, полиглот; врач, астроном… Энтузиазма господина посла по поводу просвещенного аборигена Регина не разделяла. Пока сумма знаний молодого мира невелика, «универсалы» имеют право на существование. И все же – нельзя так разбрасываться! Разносторонность Каджар-хабиба наверняка шла во вред глубине познаний в каждой из выбранных толстяком областей. Оставалось надеяться, что людей он лечит лучше, чем пишет стихи. Иначе мир праху его пациентов.
А еще от него жутко несло потом. Несмотря на благовония.
В отличие от Регины, господин посол был в восторге от жирного гения. Обедать зовет, в друзьях числит… Господина посла можно понять: с кем тут вести беседы, если не с местным интеллектуалом? Не с Кейрин-ханом же? Ты ему о множественности миров, он тебе ножик в поясницу. Кому еще про множественность миров? Лейле, во время здорового секса? А госпожа Клауберг и так в курсе про множественность. И доложит куда следует.
– Рекомендую куфте. И немножко риса.
– Куфте?
– Вот эти тефтельки. Посольская стряпуха – волшебница…
– Из чего фарш? – с подозрением спросила Регина.
– Из врагов шаха, – серьезный, как гробовщик, ответил Каджар-хабиб. И не выдержал, рассмеялся: – Из баранины, моя госпожа. Из молодой баранины. Лук, яйцо, горох, зелень. И пряности. Хотите рецепт? Дома порадуете мужа…
– Я незамужем.
– О Господь Миров! Неужели сердце моей госпожи свободно? Где твоя юность, глупец Каджар?! Куда улетела она, коварная?!
Показалось Регине или нет, но при словах о юности по лицу Каджар-хабиба, круглому, как луна, скользнула тень. Можно было дать голову на отсечение, что толстяк имел в виду что-то личное, такое, от чего мороз по коже – и спрятал глубоко-глубоко, за семь слоев галантной иронии. Доктор ван Фрассен подумала, что при желании легко бы докопалась до истинных причин, потом вспомнила слепого шаха, эксперимент с Лейлой – и занялась тефтельками, пряча лицо.
Куфте и впрямь таяло во рту.
А неугомонный Каджар-хабиб уже декламировал:
- – У моей госпожи миллион палачей —
- Это взгляды ее беспощадных очей.
- До утра палачи мою память терзают,
- Умножая страданья жестоких ночей!
– Перевод господина посла? – не удержалась Регина.
– Никол-бек превращает медь моих строк в золото. Но эти слова ваш недостойный слуга сам перевел через площадь. Осудите меня, умоляю!
– Ну почему же? Это лучше того, что я слышала во дворце…
– Лучшие в мире слова, – Каджар-хабиб привстал, что далось ему с трудом, – принадлежат его величеству. Это неоспоримая истина. Но плач моего сердца принадлежит женщинам. Так и живем, моя госпожа: лучшее – владыке, сердечное – вам…
Он приложил к груди пухлую ладонь:
- – У моей госпожи миллионы ключей
- От влюбленного сердца. Дрожи, книгочей!
- Госпожа в моем сердце – хозяйка в палатах,
- До утра там горят миллионы свечей!
– Да вы просто дамский угодник! – рассмеялась Регина.
– О да, – согласился толстяк со странной гримасой. – Воистину моя госпожа видит скрытое… Стих – насилие над речью. Обычный человек не ищет ритмов и созвучий. Хвала обычному человеку! Он просит есть, или торгуется, или кричит от боли. Поэт же объезжает дикую речь, как наездник укрощает жеребца. Седлает, приучает к хлысту и шпорам. С этой минуты конь бежит туда, куда надо поэту. Стоит ли удивляться, что женщины чувствительны к стиху?
– На что это вы намекаете, несносный вы человек? – вмешалась госпожа Клауберг.