84 
– Глаза, да. Ты рассказывал мне про Кейрин-хана. Я помню: жестокий, практичный, изобретательный. Добавлю – единственный.
– Что за ерунда?
– Для нас – единственный. Партнер или противник – другого нет. Ларгитас не может отрядить посольство в соседние страны. Не может прибегнуть к военной силе. Реши мы оккупировать Шадруван – туземцы, смеясь, отойдут за Скорлупу. Мы окажемся в клетке, прозрачной для партизанщины. Кейрин-хан понимает это. Думаю, он готовится к выдвижению каких-то требований. Отправка Каджар-хабиба на орбиту – первое, и не самое главное. Не потому ли нервничает Тиран?
– Кто из нас дипломат? Доктор, вы меня удивляете!
– Моя мать изучает систему ограничений, как залог счастья. Личного, общественного, всякого. Скорлупа – ограничение. Шадруванцы изучают его – воздух! фикцию! – как рычаг давления на нас, таких могучих и таких беспомощных. Скорлупа – залог будущего счастья Шадрувана, шанс безнаказанно доить пришельцев. Хан опасается, что мы ликвидируем это ограничение, отобрав у него рычаг. Вот и форсирует события. Ник, зачем изучаем Скорлупу мы? На кого мы хотим надавить?
– Иди спать. Поздно уже…
…а по ночам к ней приходила мертвая Лейла. Тихая, спокойная, нянька усаживалась рядом, словно так и надо. В руках Лейла держала корзинку, и оттуда выглядывала любопытная змейка. Мелькал раздвоенный язычок. Блестели монетки чешуи.
Прости, говорила Регина обеим: женщине и змее. Я не хотела.
Да, кивала Лейла. Ты не нарочно. Я понимаю.
Я не знала, что пламя в его жилах сожжет яд! Я вообще не представляла, что такое возможно – наяву, а не «под шелухой». Если бы Артур не был джинном, змеиный укус убил бы его?
Конечно, соглашалась Лейла. Мне дали очень ядовитую змею. И много денег.
Ну и дура. Тебя все равно прикончили бы.
Думаешь?
Уверена. День-два – и конец. Зачем ты нужна хану живой?
Но у меня есть мать, отец, сестры. Могла ли я отказаться?
У нас обеих не было выбора. Ты прощаешь меня?
Я размышляю над этим.
Уходи, злилась Регина. Убирайся. Или я покажу тебе, как работает климатизатор. И аптечка. И пылесос. И у тебя будет цивилизационный шок. Это страшная штука. Мне герцог Оливейра рассказывал.
Ну уж нет, смеялись мертвые губы Лейлы. Не будет у меня никакого цивилизационного шока. Хоть пылесос, хоть темпоральный межфазник. Фигушки. Это у мудреца – шок, узнай он, что вся его мудрость – лепет ребенка в сравнении с чужим знанием. А у дураков не бывает шока. Шок – забава для избранных. Для понимающих, что никаких перспектив, хоть из штанов выпрыгни. Не догонишь, не выучишь, не сравняешься. Можно лишь взять, если дадут, поблагодарить, если выслушают, и в петлю от тоски. Я – служанка, не мудрец. Могу пол подмести, могу ребенка отравить. Змеей или инъекцией, нам без разницы, вот и весь шок.
Пошла прочь!
Не сердись. Давай, подоткну одеяло. Я еще посижу, ладно?
Ладно, вздыхала доктор ван Фрассен.
Уж лучше бы ей снились кошмары.
III
Посадочные опоры уперлись в мостовую, испытывая ее на прочность.
Десяток булыжников с хрустом вывернулись и раскатились в стороны. Вокруг челнока растревоженным зверем ворочалась толпа. Казалось, она сама не знает, чего больше хочет: приветствовать летучую колесницу или забросать ее камнями. В ответ челнок зевнул, широко разинув пасть атмосферного шлюза. Шелест сервоприводов утонул в людском гомоне. Сверкая на солнце, наружу выполз язык трапа. Гнусаво взвыли трубы – вопль духовых длился целую вечность, а когда наконец смолк, оборвавшись в зените, Регина испугалась, что оглохла. Такая упала тишина – кладбище обзавидуется. В окне павильона возник глашатай – ражий детина, одетый в кафтан попугайской расцветки. Бас его накрыл толпу рокочущим обвалом – в глотку детины, вне сомнений, был встроен усилительный комплекс.
– День славы, день триумфа, – зашептал Ник ей на ухо, переводя. – Впервые посол могучего Шадрувана… по милости Господа Миров… бла-бла-бла… и воочию узреет… Гениальная речь! О нас – ни слова. Посол, значит, взойдет на небо по воле владыки. Мне бы такого спич-райтера!
– Ты его видишь, – пожала плечами Регина. – У трапа.
– Думаешь?
– Каджар-хабиб – на все руки мастер…
Болела голова. От шума и жары; а вернее всего, сказывалась бессонница. Перед выходом из посольства она приняла болеутоляющее – без особого результата. Ломило в висках, краски были слишком яркими, а звуки – слишком резкими. Хотелось задернуть шторы, выключить звук и забыться хоть на час. Скорлупа отсюда не просматривалась, это она знала с самого начала, но все время чудилось: Скорлупа сжимается в кулак. Скоро мост, и челнок, и толпа окажутся в пористом карантине, он сомкнется, пожирая пространство, безвредный для туземцев – и выдавит чужаков-инородцев в открытый космос, как гной из прыща. Или того хуже, пренебрежет доктором ван Фрассен и Артуром Зоммерфельдом, оставив их здесь вдвоем – ждать, когда за тобой вернутся, и понимать, что не вернутся никогда.
84 
