Невыносимое желание пить заставило забыть об осторожности. Корда поднес бутылку ко рту и вытащил пробку. Наклонив горлышко в надежде ощутить на языке прохладную жидкость, он вдруг почувствовал, что теряет ориентацию, колени подогнулись, словно сами собой, и Рене без сознания повалился на песок.
* * *
Корда пришел в себя и первым делом решил, что оглох. Потом сообразил, что просто стало тихо. Ветер больше не ревел, а тело не жалили песчинки. Буря кончилась.
В самом деле?
Корда перекатился на живот, потом поднялся на ноги, огляделся по сторонам, и его глазам предстал прекрасный сад. Глубокий бассейн с холодной водой так и манил, приглашая сделать глоток. В густой листве пальм красовались сочные, сладкие финики.
Рене подошел к воде и услышал многоголосое пение птиц, парящих под золотистыми небесами.
Золотистыми?
Корда вытянул шею и постарался заглянуть как можно выше. То, что он увидел, подтвердило его подозрения. Он не сумел сбежать от бури, а каким-то образом проник в самое ее сердце. Со всех сторон бесновался песок, непроницаемая золотая стена конусом уходила вверх.
Его прошиб холодный пот, когда он сообразил, что ему не удалось бы дождаться того момента, когда стихнет буря. Если бы не повезло случайно забраться в самое ее око, он бродил бы по пустыне, пока не кончилось бы консервированное время или пока он сам не исчез бы с лица земли.
Неужели он попал сюда исключительно благодаря счастливому стечению обстоятельств?
Корда отправился на поиски бутылки, на которую наткнулся, когда пытался пробиться сквозь бурю. И не смог ее найти. Только на правой ладони остался отпечаток; горлышка – так сильно он сжимал его в руке.
– Коломбина! – на всякий случай позвал Рене.
Никакого ответа. ПЦП все так же висела возле его плеча, но никак не отреагировала на обращение. Очевидно, буря была такой сильной, что связь с кораблем стала невозможной.
Поскольку никаких других блестящих идей в голову не приходило, Корда направился к бассейну. Может быть, после глотка холодной воды и пары фиников он придумает что-нибудь разумное.
Без ПЦП узнать, чистая ли здесь вода и не ядовитые ли финики, было невозможно. Корда понимал, что рискует, но та же отчаянная жажда, что заставила его поднести к губам бутылку в пустыне, вынудила сейчас напиться из незнакомого водоема, а потом съесть несколько плодов.
Вряд ли вино, которое Рене надеялся найти в таинственной бутылке, было вкуснее той воды. Он жадно пил, а в это время где-то на задворках сознания начала формироваться весьма неприятная мысль. Поскольку ничего особенного с ним не произошло, Корда принялся лакомиться финиками.
Утолив жажду и голод, он снова лег на песок и занялся изучением золотистого неба. Оно выглядело вполне мирным, словно было сделано из стекла, однако Корда знал, что стоит ему приблизиться, и буря вновь разыграется во всей своей мощи и ярости.
Стекло? Бутылка?
Абсолютно идиотская идея, но она все настойчивее и настойчивее лезла в голову, несмотря на все старания отбросить ее в сторону.
Неужели он оказался в бутылке?
И чем больше Корда думал, тем более вероятным ему казалось это предположение. Тико Хиггинс поведал ему, что на Аравии действует волшебство – живых существ и вещей, а не заклинаний. Корда подобрал бутылку, открыл ее и – оказался внутри. Возможно, вместо того чтобы напоить его водой, бутылка засосала человека в себя.
Он неожиданно сел, подумав о том, что Коломбина, наверное, вне себя от волнения. Его собственное время не бесконечно, он не может позволить себе отдыхать, лежа на песочке.
Корда проверил индикатор на очках – в запасе около шести часов. Если не удастся выбраться сначала из бутылки, а потом из песчаной бури в течение шести часов, он останется здесь до тех пор, пока – и это в лучшем случае – кто-нибудь не запустит время в Аравии. А в худшем – застрянет тут навсегда.
Сделав еще несколько глотков воды, Корда быстро осмотрелся по сторонам, пытаясь определить, как же выглядит его новое убежище – и тюрьма. На противоположном берегу, между двумя песчаными дюнами, он увидел около полудюжины палаток самых разнообразных оттенков желтого цвета – ржавого, бежевого, коричневатого, бледно-лимонного, кремового. Некоторые были открыты, откидные полотнища, служащие дверями, скреплены яркими веревками, чтобы внутрь проникали свежий воздух и свет. Плотно связанные восточные ковры лежали как на песке снаружи, так и в палатках.