81 
Бабка Цай не раз говаривала, ссылаясь на своего сына и Змеенышева отца, Ушастого Цая, которого никто не знал в лицо:
– Тонкость! Тонкость! Мастер «листвы и ветра» равно спокойно жертвует врагом, другом и собой.
И, может быть, только благодаря этой тонкости Змееныш Цай дожил до сорока двух лет.
Но теперь… теперь Змееныш все чаще замечал за собой проявление человеческих чувств, мешающих сосредоточиться – словно на доселе чистом зеркале стали появляться туманные пятна от чьего– то дыхания.
Чьего?
Не самого ли лазутчика?!
И второе – именно с этого времени над ним будто разверзлось небо, явив немигающий глаз; куда бы Змееныш ни шел, что бы ни делал, он не мог избавиться от ощущения слежки. Слежки чуждой, при полном отсутствии интереса к лазутчику, как не интересуется кузнец пылью на копыте лошади, когда собирается набить подкову.
Смахнет походя или вообще поверх приколотит.
Змеенышу было очень трудно жить с этим глазом над головой.
Наконец преподобный Бань утомился и погнал своего самого безобидного инока к толстяку хозяину за переносной жаровенкой.
Змееныш обиженно вздохнул – дескать, не верят честному рассказу! – и спустился во двор, по дороге размышляя:
«Преподобный Бань числится в свите принца Чжоу, и, значит, у достойного монаха наверняка должны быть личные покои во дворце кровнородственного вана. Просто не может не быть! Даже учитывая то, что тайная служба приставила к принцу именно Баня только со дня возвращения Чжоу-вана в наново жалованный удел. До того рядом с принцем Чжоу находился какой-то другой монах… впрочем, неважно. Значит, покои есть. Но мы останавливаемся на захудалом постоялом дворе, да еще и чуть ли не за городом, у Линьцинской заставы! И, думаю, не сегодня-завтра покинем Нинго. Не хочет, не хочет преподобный видеться с принцем – опалы ждет? Тогда чьей? Опалы вана в случае восшествия на престол нового Сына Неба или опалы собственной? Станет ли новый император благоволить к тайной службе, как благоволит к ней государь Юн Лэ? Зачем мы идем в Бэйцзин – за пятицветной грамотой на чин или за кангой-колодкой и палаческими клещами в бок?!»
Змееныш сам удивлялся своей уверенности, что все это – от рук Восьмой Тетушки и бритой головы лазутчика до болезни государя Юн Лэ и немигающего глаза над головой – звенья одной цепи.
И цепь эта все туже обматывает Поднебесную.
5
– Я уже договорился с лодочником, – сказал преподобный Бань, выходя во двор.
Змееныш, спускавшийся следом, только поправил на плече дорожную котомку и покорно кивнул.
Ощущение слежки не пропало, а даже, наоборот, усилилось и давило на плечи гораздо хуже той же котомки.
Но никакой видимой опасности по-прежнему не наблюдалось.
Во дворе, рядом с пустыми повозками, хозяин постоялого двора во всю глотку торговался с синьганскими купцами. Последние уже успели на корню сдать весь свой товар местному перекупщику, получив барыш меньше, чем хотелось, но больше, чем предполагалось; вчерашней ночью удачная сделка была изрядно спрыснута, опустошено немереное количество чайничков с вином, часть барыша осела в рукавах нингоуских «красных юбок» – и можно было со спокойной совестью ехать дальше, пытать счастье купеческое.
Лодка, о которой говорил преподобный Бань, была нанята именно купцами. И теперь они договаривались с толстячком хозяином о цене за повозки и за тягловых волов. Договаривались, по всей видимости, давно и успешно – а шумели и рядились просто так, по привычке.
Что за торговля без крику и попыток хоть в чем-то надуть ближнего?
Змееныш подошел к колодцу и зло сплюнул: колодезный ворот валялся рядом со срубом. Зато крепежной цепи нигде видно не было. Бородатый коротышка-слуга, собравшийся чинить «кланяющегося отшельника», при помощи которого из колодца добывалась вода, куда-то делся, бросив работу на половине; и за водой надо было снова подниматься наверх.
Или идти на кухню и просить длинноязыких поварих.
Преподобный Бань, в свою очередь, подошел к купцам и хозяину, собираясь уточнить у владельцев повозок (уже бывших владельцев): если они вчера спьяну не возражали против попутчиков-монахов, то не будут ли возражать сегодня, на гудящую с похмелья голову?
Змеенышу было ясно, что преимуществами своего положения и грамотами тайной канцелярии, способными сделать покладистыми кого угодно, преподобный Бань пользоваться не собирается.
81 
